Четыре тетради (сборник). Константин Крикунов
посреди реки был раем для юных оторв и местной шпаны, но тем летом вошла в моду борьба с терроризмом, прилетела вертушка и долбанула крупнокалиберными. Девка прыгнула в речку. Пацаны побежали через кусты, их потом хоронили в закрытых гробах. Было следствие. Кроме гондонов, стреляных гильз и газетного кулька с мятыми вишнями, на острове Любви ничего не нашли.
Город мой! проволочные курятники, в которых хрустят челюстями жирные шелкопряды, мечтающие растопыриться на колючках и стать коконами, а уж коконы, если их не распустят на нити, огромными, чёрными, с оранжевыми глазами на крыльях, медленными и равнодушными ночными бабочками (вот нет! – тутовые шелкопряды – не те красавицы детства, а жирные и ленивые уродцы с грязно-бурыми чахоточными крылышками, даже не умеющие летать), вздыхающими на дощатой стене сарая, в сыром углу; полные ос виноградные грозди рассыпаются на рубероидных крышах бараков; трещат по швам облезлые пятиэтажки, тяжко и верно скрипит в Центральном парке Чёртово колесо; бронзовый Воздухоустроитель указывает сверкающим перстом на окна жёлтого роддома (местная шутка – откуда пришёл, туда и иди); из пустых бойниц тюрьмы рвётся на свободу бурьян и рахитичными берёзками кудрявится её крыша, а далеко в небе мерцает золотая точка ангела, сидящего на кирпичной трубе городского крематория.
…когда никого нет, раскладывает перед собой сокровища обувной коробки: обломок ракушки бог весть какого моря, ржавая гайка, карманный ножик с костяной ручкой, жёлтый камень-кремень, найденный на шведской улице Дроттнингтатан, пуговица с четырьмя дырками, застёжка значка, пластмассовая заколка о восьми когтях, потерявшее цвет обтрёпанное перо хухудудки, связка ключей от не вспомнить каких квартир, скрепки, кнопки, колпачки ручек (надо бы всё-таки уже выбросить) – сокровища, ставшие кучей мусора, царапинами прошедшего лета и лет.
Как лежат, если зажмурить глаза. Слева, боком, католическая монашка с лицом обезьянки, в клобуке, левой щекой на подушке, а руку правую подложив под ребёнка.
Он же – маленькое тельце, как у зародыша, подбородок прижат к груди. Оба спят, белые, он – приоткрыв рот, слюни бегут длинной струёй. У неё тело длинное, дай нарисую, она как будто целует его. Видно, что мать и сын, у него нос кривой, крючком, чистое тельце. Он – ещё не ребёнок, и спит, и уже мёртв.
Наклоны света, обрывки предложений, консервные банки, посчитаем влюблённость из всего, зеленеть и блистать в солнце отсечённую верхушку дерева, купаться в нём – без коней на земле, без соков и ствола, протекающего по ним.
Зелёные – длинные. Жёлтые – длинные. Близко – стройные. Страх. Все самые простые вещи – зыбкость. Тихо, громко, определения огней, и говори – ими. Тут вступают в тебя, вступает, не даёт дышать… забытых и вспоминаемых определений тишины, и о ней, и состояния, и выдумывать новые – к чему множить?.. Но не эту задачу мы сейчас решаем. Другой путь – выдать