У любви семь жизней. Галина БризЪ
её своему кругу, что сильно озадачивало Лерку. За короткий период постарался представить, похоже, всем знакомым. После того как впервые появлялись у очередных друзей, наблюдал за реакцией приятелей и её поведением. Будто постоянно анализировал и присматривался. Заметив непонимающие взгляды, предвосхищая вопросы, хитро хохотнув, изрекал:
– Не смотрите на меня так! Лерочка давно не школьница. Она совершеннолетняя!
Посмеивался и удивлённо пожимал плечами, дескать: сам верю с трудом и каждый раз заново поражаюсь этому факту.
Мужчины критическим оком сканировали смущённую Светлову. Хмыкали, лукаво поглядывая на Давида, одобрительно кивали. Польщённый Марков таял, гордо выпячивал грудь. С довольным видом обнимал Леру, целуя куда-то в висок.
Это выглядело умилительно забавным и по-детски кичливым. Будто счастливый малыш принёс в детский сад новую игрушку и хвастался перед товарищами. Лера косилась на сияющего Давида и тихо улыбалась. Ну и кто из них ребёнок?
К себе никогда не приглашал. Причина была понятна без слов. Это лишний раз подтверждало: жил не один. Как бы ни врал, что бы ни выдумывал. Необязательно быть гением дедукции, сопоставить факты и сообразить – он семейный человек. Не свободен: с женой и, наверное, детьми.
Для себя, несмотря на романтические грёзы, сделала выводы с самого начала. Придерживалась обозначенной границы отношений. И тоже никогда не звала его. Хотя Давид не единожды напирал, подлизывался, напрашиваясь в гости. Уж очень ему хотелось взглянуть и проконтролировать, где и с кем она обитает.
Но куда его пригласить? В вонючую коммуналку, где живёт в одной комнате с дядей?
«О-о! Сие зрелище не для него! – саркастически усмехалась Лера. – Он был бы шокирован».
У крайне неприхотливого дядюшки царил тихий ужас. Бедлам. Воистину мужская берлога, а не жильё: удочки, снасти, рюкзаки, палатки, рыбацкие костюмы, сапоги, отвратительные жестяные коробочки с шевелящимся бордовым мотылём для рыбалки.
В углу пылился, как бесполезный предмет мебели, древний чёрно-белый неработающий телевизор. Связки газет, журналов, книги. Холодильник отсутствовал. Продукты хранились в комнате в закрученных пакетах, сумках со сломанными молниями и потрескавшимися ручками. Красовались в стеклянных банках на столе и старом буфете. Скоропортящуюся еду с наступлением холодов выносили на лоджию и складывали в двадцатилитровый металлический бак.
В комнатушке между столом и продавленным диваном, на котором спал родственник, едва-едва умещалась кривенькая раскладушка для Лерки. Роль согревающего матраса выполнял огромный мужской тулуп из овчины. Его толстые складки и грубые бугры жутко мешали спать. Неровности впивались в тело, оставляя красные следы на коже. На нём плохо держалась простыня: скручивалась, сползала. Но зато было тепло. Между этим добром лавировать, лавировать и не вылавировать.
У Давида, наверное, глаза на лоб вылезли, если бы увидел условия, в которых Лера жила, дожидаясь обещанного общежития. Ему не понять. Для неё главное