Весенние расследования. Татьяна Устинова
и красивые слова. Кроме того, в его съемной квартире ей было неуютно, враждебно, и фена не было, и зубную щетку приходилось возить с собой в пакетике. Весь день на работе эта проклятая щетка лезла ей на глаза, ехидно напоминая о том, что сегодня вечером она должна – именно должна! – удариться в разврат, а Ванечку от мамы опять забирает Макс, черт бы побрал его благородство!
Злилась она почему-то именно на Макса, а не на Глеба.
Господи, что это бабушка выдумала про то, что ему не все равно, что он ее «хочет»! Никто ее не хочет, никому она не нужна, а все потому, что такая дура, да еще Груня!..
Потом ее послали в командировку. Начальник послал. У нее был замечательный начальник, который не только не мешал, но и всячески помогал ей делать карьеру. Такое тоже бывает.
Следовало сделать интервью со знаменитым писателем, всю жизнь прожившим за границей и вернувшимся на историческую родину лишь недавно. Жил он в усадьбе в далеком далеке, приглашение было на два лица, и шеф распорядился, что поедут Груня и оператор, хотя желающих было много – всем хотелось интервьюировать великого писателя!
Груня оставила Ванечку маме, выдала кучу распоряжений, чувствуя себя почти что Евгением Киселевым, и оператор повез ее по худым российским дорогам в худой российской машинке в далекое далеко.
Осень была. Листья сыпались. Шоссе упиралось в низкое кудлатое небо. Приемник пел про то, что никто и никогда «так не называл ее по имени».
По имени ее называл только Макс. Даже мама часто путалась, а Макс никогда.
Писатель им с оператором не понравился. Вот не понравился, и все тут.
Какой-то он был слишком уверенный в том, что он – гений. Кроме того, он имел слишком уж безапелляционное мнение о том, как именно следует жить всем в этой стране, включая Груню и оператора, а они точно знали, что так жить не смогут никогда. У него был назидательный тон, нарочито народные словечки и присказки, обязательные иконы в углу совершенно американского кабинета.
Уже ничего не хотелось – ни блестящего интервью, которое, по замыслу, должно прославить их как знаменитых журналистов, ни ночевки в просторных комнатах, убранных в «русском духе». И все казалось в тягость – постный обед, послеобеденная прогулка с женой писателя, которая, безукоризненно следуя законам жанра, рассказывала им, как велик ее муж и как был гол, нищ, сир и убог, и семейные реликвии, к которым они были допущены, как почетные гости – с поминутными оговорками, что не все, даже почетные, допускаются до этих самых реликвий. К вечеру Груня устала так, что еле-еле выждала время, когда уже было пристойно удалиться в свою комнату в «русском духе».
Она долго стояла под душем, потом причесывалась перед зеркалом – клетчатая теплая пижама, бледное лицо, отросшие до плеч темные волосы. Потом бросила щетку, упала животом на широченную кровать и, словно бы торопясь отделаться от всей ерунды этого дня, от разочарования, от чувства недовольства собой, позвонила