Парижские истории. Дмитрий Якушкин
Парижа до Страсбурга усеян бесконечными кладбищами, в том числе и русскими. Грандиозный военный мемориал под Верденом подавляет вопросом, на который невозможно найти разумный ответ: как могли две цивилизованные нации-соседи – французы и немцы – сначала ввязаться в немыслимую бойню в центре Европы, а затем планомерно изничтожать свои молодые поколения в течение стольких лет?
На фоне первой масштабной войны ХХ столетия, которую до середины прошлого века было принято называть Великой, Вторая мировая война представляется для национального сознания французов гораздо более противоречивой историей. Перефразируя название одной книги, рассматривающей период режима Виши, это то минувшее, которое сопротивляется стать прошлым. Иногда оно выливается в запоздалые акты возмездия. Уже в наше время – в 1990-е – один из руководителей вишистской полиции Рене Буске, против которого неоднократно выдвигались обвинения в военных преступлениях и который, тем не менее, оставался на свободе, был застрелен в своей парижской квартире «охотником» за военными преступниками.
В живых практически не осталось ни героев, ни антигероев, но смысловые точки еще до конца не расставлены, оценки подвижны и пересматриваются, воспоминания не смягчаются. Наоборот, как будто происходит все большее осознание коллективной ответственности за преступления – не немцев, а французского государственного аппарата в лице режима Виши.
Мой товарищ фотограф Антон Ланге считает, что в 1940-м Франция оказалась настолько морально сломленной, что не оправилась от поражения до сих пор. Нобелевский лауреат по литературе за 2014 год французский писатель Патрик Модиано, называющий себя ребенком оккупации, посвятил большую часть традиционной речи, произносимой при вручении премии, осмыслению этой страницы в истории страны.
Общественная интерпретация случившегося в военное время прошла несколько этапов. В первые послевоенные десятилетия происходила героизация роли французского Сопротивления. Это укрепляло авторитет двух самых влиятельных политических группировок – коммунистов и голлистов, которые действительно составляли костяк подполья и выступали союзниками. У истоков объединяющей нацию идеи примирения с прошлым стоял сам де Голль. Уже в своем первом выступлении в освобожденном Париже он в свойственной ему стилистике (де Голль говорил энергичными рублеными фразами) произнес: «Париж возмущенный! Париж раненый! Париж принесенный в жертву! Но Париж освобожденный! Освободивший себя сам при поддержке всей Франции, Франции сражающейся, единственно возможной Франции, настоящей Франции, вечной Франции».
Заинтересованный в возрождении сильной духом страны и нации, де Голль хотел избежать гражданского раскола, прекратить сведение счетов и жесткие чистки, которые начались сразу после освобождения, хотел убедить людей поскорее забыть моральные травмы, нанесенные войной. «Произошло политическое чудо, – пишет историк и публицист Александр Адлер. – Де