Осколки неба, или Подлинная история The Beatles. Юлий Буркин
сколько шкафов, комодов и табуреточек я сумел сплавить сегодня несчастным домохозяйкам! А мне… А мне хотелось бы воспарить над убогим бытом этого захолустья!
– Сколько страсти, – с неподдельным профессиональным интересом заметил Бэдфорд, украдкой перенося банкноты в свой карман. – Между прочим, ты еще можешь стать актером…
– Не говори глупостей, – махнул рукой Эпштейн.
– Я серьезно. Я могу написать записку директору театральной академии Джону Фернальду. Я учился у него, и мы остались добрыми приятелями…
– Даже если так, даже если я и поступил бы в академию, подумай сам, как глупо я выглядел бы там среди восемнадцатилетних студентов. Я снова стану посмешищем.
– Это лучше, чем плакать у буфетной стойки. Хотя нам очень тебя не хватало. Но почему бы не попробовать? – продолжал увещевать Бэдфорд, запихивая в карман последнюю купюру. – Под лежачий камень и вода не течет.
– А что?! – воспрял Брайан. – Напиши. Напиши, и я поеду! Вперед, в неизвестность! Я еще ни разу в жизни не совершал необдуманных поступков! Бармен, дружок, не найдется ли у тебя клочка бумаги? В твоих руках вся моя будущность!
Клочок нашелся, и Бэдфорд кривыми пьяными буквами написал на нем: «Дорогой Джон! Этот осел хочет стать актером. У него водятся деньжата. Советую принять. Твой Брайни».
Свернув листок вчетверо, он протянул его Эпштейну:
– Вот. Если ты джентльмен, ты не станешь читать это письмо. Там есть кое-что личное. Отдай Фернальду. Только в руки!
– За удачу! – вскричал Эпштейн, поднимая бокал. – За мою артистическую карьеру!
В Лондон Брайан прибыл дождливым сентябрьским утром и, не мешкая, направился в Королевскую Академию искусств.
Первым, что поразило его, был разительный контраст между убогостью обшарпанных стен этого заведения и тем апломбом, с которым разговаривали с ним экзальтированные юнцы, к коим он обращался в поисках директора.
Один ответил ему, что «целью его жизни не является контроль за пространственными перемещениями упомянутого старого борова». Другой спросил: «Вы из провинции?», а получив утвердительный ответ, высокомерно посоветовал: «Уезжайте назад. Лучше сразу»…
И все-таки Брайан добрался до искомого кабинета.
Метафора «старый боров» не в полной мере отражала то впечатление, которое Фернальд произвел на Брайана с первого взгляда. Куда более точно было бы назвать его «издыхающим бегемотом».
Если он когда-то был артистом, то лучше всего ему должны были удаваться роли главарей мафии или придворных палачей. Огромный, мрачный, похожий на Уинстона Черчилля, человек с сигарой во рту, не вставая из-за стола, принял из рук Эпштейна записку Бэдфорда. Он развернул ее и прочел.
– В артисты? – риторически спросил он, пустив Брайану в лицо струю сизого дыма.
– Да-а-апчхи, – ответил Брайан. – Простите, сэр.
– В артисты… – покачал головой Фернальд понимающе. И замолчал, глядя Брайану в глаза тяжелым животным взглядом немигающих глаз.
Тягостная