Бывший папа. Любовь не лечится. Вероника Лесневская
нужно, я позову, – лепечет Надя, не оглядываясь. Возится с ребенком, который требует грудь. – Только оставь дверь открытой, чтобы вы меня услышали.
Расстегиваю липкую, холодную рубашку, небрежно бросаю ее на стул в углу. Натягиваю на себя футболку из гардероба тестя. Как в тот день, когда у меня заглохла машина во дворе и я остался у Нади ночевать. Разумеется, в отдельной комнате, ведь мы тогда только встречались, а отец у нее строгих нравов. Кажется, это было в прошлой жизни и не с нами.
Правильнее было бы покинуть детскую и не мешать Наде, но…
Вопреки ее просьбе, я запираю комнату. Уверенно огибаю коляску и присаживаюсь на край дивана так, чтобы видеть жену в профиль. Сын лежит головкой ко мне, макушка прикрывает грудь, а сжатый кулачок покоится на молочном полушарии. В повисшей тишине доносятся причмокивающие звуки и детское мурлыканье.
Теряю счет времени. Не знаю, сколько мы сидим вот так, ни словом не обмолвившись. Вроде бы вместе, но на самом деле бесконечно далеко друг от друга.
Надя не прогоняет. Я сам не ухожу.
Неловкость между нами превращается в пропасть. Пока, наконец, жена не делает первый шаг в бездну.
– Я хотела рассказать тебе, – заявляет вдруг.
– Но не сделала этого, – добавляю обреченно, лаская взглядом сына.
– Во время беременности не было смысла, ведь никто не мог дать гарантии, что история не повторится, – голос Нади срывается в стон. – На скрининг я не пошла принципиально. Можешь осуждать меня, но я заранее знала, что буду рожать, несмотря ни на что. А еще… дико боялась очередного диагноза.
– Я не осуждаю…
– Первые месяцы после родов выдались тяжелыми, – продолжает откровенничать, а я впитываю каждую деталь, будто таким образом становлюсь ближе к сыну. – Колики, крики, бессонные ночи. А потом случилась авария, после которой мы с тобой встретились. Теперь ты в курсе, что стал отцом. Я не буду препятствовать твоему общению с сыном. Если ты захочешь…
– Конечно, хочу, – огрызаюсь импульсивно. – Странная реплика.
– Извини, если обидела. Даже мысли об этом не было, – закусывает губу. – За год я совершенно разучилась общаться с тобой.
– Взаимно, – горько усмехаюсь. – Противоречивые ощущения, будто мы ведем переговоры. О судьбе нашего общего проекта.
– Надеюсь, ты полюбишь его, – фокусируется на мне, а с ее длинных ресниц срываются слезы.
– Разве это не очевидно? – выгибаю бровь. – Он мой сын, родная кровь. Я уже люблю его. По умолчанию.
Легкая улыбка трогает обескровленные губы, бледные щеки окрашиваются слабым румянцем. Надя поглаживает ребенка по макушке, продолжает кормить его, а сама не разрывает зрительного контакта со мной.
Это так интимно и по-семейному, что я решаюсь на отчаянный шаг. Подаюсь вперед, сцепив кисти в замок, и выпаливаю на одном выдохе:
– Надя, я предлагаю вам с сыном переехать ко мне. Дом большой, все условия…
– Назар, прошу тебя… – перебивает меня поспешно, а в небесно-голубых омутах плещется страх. – Не сейчас. Давай сохраним