Наследник своенравной магии. Чарли Хольмберг
надеясь, что солнечный свет придаст ему бодрости. Несколько снежинок пролетели мимо окна столовой, которое недавно починила волшебная дворняжка с просто нелепым количеством чар хаократии, привязанных к ее душе. Была середина утра, но, глядя на задушенные облаками небеса, можно было решить, что сейчас гораздо позже – или гораздо раньше. На Восточное побережье перебиралась зима, почти не оставляя осени шанса посетить новоселье. И все же казалось, что их маленький остров в стороне от всего этого – оставшиеся на деревьях листья были более ярких тонов красного и более насыщенных оттенков желтого, а дом каким-то образом был не тронут погодой, несмотря на отсутствие таинственного волшебства. Иногда Мерритт забывал, что дом больше не зачарован – маленький секрет, который знали лишь те, кто жил в его стенах, плюс еще один человек, – и иногда подозревал, что тот все еще мог быть волшебным.
Что-то загремело на кухне, где Батист, их повар, уже готовил обед. Мерритт точно не знал, куда подевалась Бет. Скорее всего, она старалась не попадаться на глаза. У нее был талант знать, когда идет разговор личного характера, может, из-за ее дара ясновидения. Странно было вести личные беседы, по сути, в общей комнате, но, если Хюльда так переживала из-за того, что Мерритт может ухаживать за ней в доме, она бы точно не допустила такого разговора в его или ее спальне.
Наверное, во всем виноват тот факт, что он вчера был без рубашки.
Что-то коснулось его ноги. Ах да, Оуэйн. Мерритт все еще иногда забывал, что у бывшего призрака этого дома теперь снова было собственное тело. Оуэйн ужасно любил подслушивать. Оно и понятно – когда его дух владел домом, он мог смотреть и слушать все, что хотел. Теперь же ему приходилось прикладывать реальные усилия, чтобы добраться до того места, где проходил разговор. И все же он был в этом весьма хорош. Может, не стоило Мерритту подстригать когти Оуэйна. Может, стоило обзавестись ошейником с колокольчиком.
– Касательно экономки, – подчеркнул Мерритт. – Ты технически не…
– Да, я знаю. – Хюльда переплела пальцы рук. Она сидела во главе стола, совсем рядом с Мерриттом, спиной к окну. Убранные с лица волосы были стянуты в менее суровую прическу, чем прежде, и все же каждая шпилька и каждый локон были расположены идеально. Словно ее изваял из мрамора сам Микеланджело. Она надела свое самое строгое платье, оливковое, с таким высоким воротником, что он мог бы задушить ее, и рукавами, доходящими до ладоней, и Мерритт догадывался, что это тоже неспроста. Устанавливать границы оказалось бы гораздо труднее, если бы были видны ее восхитительные ключицы. – Возможно, у меня уже и нет права так называться.
Ее очки в серебряной оправе соскользнули с носа. Потянувшись вперед, Мерритт осторожно вернул их на место. Ее ореховые глаза встретились с его, и прелестный розовый румянец выступил на ее щеках.
Затем она выпрямилась, отодвинувшись от него подальше.
Мерритт вздохнул.
– Из БИХОКа нет вестей?
Хюльда покачала головой:
– Никаких – с того письма об отставке.
Она