Гуттаперчевый мальчик (сборник). Дмитрий Григорович
над ним… все гривенку-другую дадут люди…
Он оглянулся на Варвару; та сидела, закрыв лицо руками и несколько отвернувшись от него; заметив, что слезы струились между ее пальцами, Антон замялся.
– Да, – подхватил он громче прежнего, – да, бабушка, так во како дело-то – во оно дело-то какое… а ты все на свою долю плачешься, того, мол, нет, да того не хватает… а вот мы и тут с хозяйкой не унываем (он посмотрел на Варвару), не гневим господа бога… грешно! Знать, уж на то такая его воля; супротив ее не станешь…
– О-о-ох, вестимо, кормилец ты мой, бог дал, бог и взял…
– Да, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – сказал мужик, стараясь принять веселый вид, – день дню розь; пивал пьяно да ел сладко, а теперь возьмешь вот так-то хлебушка, подольешь кваску – ничаво, думаешь, посоля схлебается! По ком беда не ходила!.. Эх! Варвара, полно тебе, право; ну что ты себя понапрасну убиваешь; говорю, полно, горю не пособишь, право-ну, не пособишь…
– Вестимо, касатка, – отозвалась старуха, – веку только убавишь себе… ох, чт́о ваша бедность! У вас хошь вот поплакать-то есть где… а вот у меня, горькой сироты, так и поплакать-то негде…
– Ну, в том не больно велика утеха; что вой, что не вой – все одно – живи, коли можется, помирай, коли хочется… Э, старушка, горько жить на белом свете нашему брату!..
– О-о-ох, горько, родимый, так-то горько, что и сказать мудрено…
Варвара быстро приподнялась и вышла из избы.
– Вот, – сказал Антон, посмотрев на дверь, – она-то, бабушка, крушит меня добре слезами-те своими; вишь, баба плошная, квелая… долго ли до греха!.. Теперь, без нее, скажу тебе по душе… по душе скажу… куды!.. пропали мы с нею и с ребятенками, совсем пропали!.. Вот ведь и хлебушко, что ешь, и тот – сказать горько – у Стегнея-соседа вымолил! Спасибо еще, что помог… ох… а такое ли было житье-то мое…
– Сказывают, – заметила Архаровна, по-видимому, не принимавшая до сих пор никакого почти участия в том, что говорил Антон, – сказывают, Стегней-то богат добре!..
– Богат-то он богат… да ведь иной и богатый хуже нашего брата голыша…
– Мне, кормилец, Савельевна говорила, что у него три лошади… да и медку, вишь, сказывают, продавал по осень… и денег-то, чай, много…
– Ну, господь с ним, – отвечал откровенно Антон, – я тебе про свое горе говорю… эх, доля моя, доля!.. Вот, почитай, пятый год так бьюсь, и что ни день, то плоше да плоше…
– Все небось управляющий, касатик, не жалует?
– Не жалует?.. Ох! Это бы еще ништо; кого он жалует? Живут же люди… нет, он, злодей, мне напался, весь мой век заедает! С бела света долой гонит! – А что наше дело, вестимо, какое, терпишь да терпишь; мы ведь на то и родились, бабушка!.. Да!.. Вот хоть теперь – пришло время подушные платить, где я их возьму? Отколе? Он же разорил меня да пустил по миру, а стращает теперь: в солдаты, говорит, да на поселенье сошлю, не погляжу, говорит, что у те жена есть, вон он что толкует… Ох, бабка, бабка, кабы был один я, ну бы еще ништо, одна голова не бедна, а то с ними-то что станется?..