Возрожденная любовь. Мари Клармон
не провалился ли он в кэрролловскую кроличью нору. Несомненно, его жизнь перевернулась с ног на голову.
Вместо того чтобы содрогнуться от его жестоких слов, она оставалась неподвижной и просто сказала:
– Ваш отец и соответственно комитет, управляющий этим заведением, считают, что для вашей безопасности вас надо держать под наблюдением. Все потому, что вы не в состоянии больше контролировать свой гнев… и ваше пристрастие к опиуму.
Он дернулся, его руки соскользнули со стены.
– Прошу прощения?
– Вы будете считаться сумасшедшим и находиться в руках докторов, пока я не скажу вашему отцу, что согласна взять вас под свою опеку. – Ирландка слегка изогнула брови. – Какая ирония, не правда ли? Ничтожная девчонка распоряжается могущественным виконтом Пауэрзом?
Комната снова завертелась, и Стенхоуп закрыл глаза, отчаянно пытаясь удержаться на ногах. Он потянулся и схватил ее за запястье.
– Я вам не верю.
Ирландка напряглась, но не закричала. Не издала ни звука. Только вызывающе смотрела прямо ему в глаза, призывая его сделать правильный выбор, не безумный. Несмотря на это, когда его пальцы сжали ее запястье, Джеймс не мог не смаковать ощущения ее хрупких костей и гладкой кожи под его загрубевшими руками. Словно он прицепился к якорю, который удержит его и не даст унестись в бушующие морские волны.
– Я знаю, когда вижу человека, варящегося в котле, исполненном собственной боли. Почему бы вам мне об этом не рассказать?
Джеймс фыркнул.
– Мне не нужна ничья помощь. И я не собираюсь с вами говорить о подобных вещах.
– Разумеется, но разве вы не можете сделать исключение, исходя из сложившихся обстоятельств? – спросила она. – Вы ведь не хотите оставаться здесь, пока они не свяжут вас как рождественского гуся?
Господи боже мой! Как, черт возьми, он здесь оказался? В этой комнате. С этой хладнокровной ирландской крошкой, отпускающей шутки по поводу его заключения? Он, виконт Пауэрз, в сумасшедшем доме. Ах да… Отец засунул его сюда. Но почему? Из-за того, что он устроил несколько дебошей в последние недели? А кто не устраивал? Хотя последний был, конечно, особенно плох. Стенхоуп с трудом мог вспомнить большинство дней, только окровавленные и покрытые синяками кулаки и запах раскуренного опиума. Но это вряд ли можно считать…
– Вы меня слушаете, Джеймс? Если да, то будьте добры, отпустите мою руку.
Вместо этого он медленно притянул ирландку и переплел вместе их пальцы, держа ее за руку так, словно кавалер на прогулке в парке. Она ведь хотела быть ближе, правда?
– И как вас зовут?
От его неожиданно настойчивого, но нежного прикосновения у нее дернулась скула.
– Маргарет.
– Мэгги. – Он мрачно улыбнулся.
– Маргарет, – поправила она.
Виконт отпустил ее руку и отступил на шаг, глаза горели и его немного покачивало. – Мэгги, если вы еще хоть раз назовете меня Джеймсом, я затолкаю эти простыни вам в глотку.
Она слегка дернулась от неожиданного движения, но распрямилась и сложила руки поверх своих юбок.
– Какое