Романовы. Семейные тайны русских императоров. Вольдемар Балязин
пище приводили в восторг патриотов, негодовавших против засилья немцев, руководивших страной, но не знавших даже ее языка. Переходя же к личным отношениям цесаревны и ее лейб-медика, Мардефельд продолжал: «Родившаяся под роковым созвездием, то есть в самую минуту нежной встречи Марса с Венерой, она ежедневно по несколько раз приносит жертву на алтаре матери Амура, значительно превосходя такими набожными делами супруг императора Клавдия и Сигизмунда. Первым жрецом, отличенным ею (Елизаветой. – В. Б.), был подданный Нептуна, простой рослый матрос. Теперь эта важная должность не занята в продолжение двух лет. До того ее исполняли жрецы, не имевшие особого значения (Возжинский, Лялин, Скворцов и др. – В. Б.). Наконец, нашелся достойный, в лице Аполлона с громовым голосом, уроженец Украины, и должность засияла с новым блеском. Не щадя сил, он слишком усердствовал, и с ним стали делаться обмороки, что побудило однажды его покровительницу отправиться в полном дезабилье к Гиппократу, посвященному в тайны, чтобы просить его оказать помощь больному. Застав лекаря в постели, она уселась на край ее и упрашивала его встать. А он, напротив, стал приглашать ее позабавиться. В своем нетерпении помочь другу сердечному (т. е. потерявшему сознание Разумовскому. – В. Б.) она отвечала с сердцем: «Сам знаешь, что не про тебя печь топится!» – «Ну, – ответил он грубо, – разве не лучше бы тебе заняться этим со мной, чем со столькими из подонков?» Но разговор этим ограничился, и Лесток повиновался».
Из этого письма Мардефельда следует, что, несмотря на известную зависимость Елизаветы от Лестока как одного из главных участников заговора, она не ответила на его притязания, хотя легкость нрава цесаревны подавала лейб-медику основательные к тому надежды. И все же любовь к Разумовскому и желание помочь ему как можно быстрее оказались сильнее плотской чувственности, постоянно обуревавшей Елизавету.
Можно предположить также, что в это время на первое место у цесаревны выступили вполне понятные политические амбиции и мотивы, ранее не столь для нее важные.
А теперь экстремальные обстоятельства, при которых неотвратимой реальностью могли стать и тюрьма, и плаха, все чаще заставляли Елизавету вспоминать, что она – не кто-нибудь, а дочь всемирно прославленного первого Всероссийского императора. И потому, делая вид, что грязная политика ее не касается, что вся она поглощена любовью и удовольствиями, молодая женщина пела, плясала, охотилась и кутила едва ли не больше любой из своих предшественниц.
Так и проходила жизнь родной дочери Петра Великого и при племяннике ее Петре II, и при кузине Анне Ивановне, и при формальном императоре Иване VI, ее внучатом племяннике, который ее отцу-императору Петру Великому был и вовсе десятая вода на киселе. А уж о регенте Бироне и вообще говорить не приходилось: был он – теткин сожитель, хахаль, как говаривал казак Разумовский. А Елизавета Петровна почти никому не говорила, да зато ни на минуту не забывала, чья она дочь, и, конечно же, знала, что и многие в России