Последнее дело Коршуна. Вадим Пеунов
улица, – проговорил Валуев.
– Только осенней ночью. А летом она преображается в зеленую аллею. И здесь всегда полно ребятишек.
Они остановились у подъезда. Дубовая достала ключ и вставила его в замочную скважину.
– Нина Владимировна, я давно хочу вам сказать…
– Прости, Леня. Уже поздно. Я устала. – Она нашла его руку, мягко пожала ее, и Леонид Алексеевич вынужден был опять отложить разговор, к которому готовился столько времени.
Несмотря на поздний час, пани Полонская, как называла себя старая полячка, еще не спала. Прежде чем открыть дверь, она долго смотрела в глазок. Дубовая терпеливо ждала окончания неизбежной процедуры.
– Цо так скоро? Юш по свенту?[2] – спросила хозяйка, пропуская Нину Владимировну в переднюю.
– Да, уже…
В крошечной комнате, которую пани Полонская упорно называла гостиной, все было вычищено до блеска. Маленький диванчик – странное смешение всевозможных стилей, – столь же древний, как и его обладательница, – был покрыт накрахмаленным чехлом; старинный полуразвалившийся шкаф сиял полировкой; буфет улыбался стеклами и пестрыми тарелочками; лихой улан, как всегда, браво посматривал с большой фотографии на стене.
На столе, на белой штопаной скатерти, стояла сахарница – пузатый китайский мандарин, потерявший за долгие годы службы свою шапочку вместе с головой, – и огромная синяя чашка с недопитым чаем. И безголовый мандарин, и синяя чашка появлялись только в особо торжественных случаях.
Хотя в квартире было тепло, Нина Владимировна накинула на плечи пуховый платок.
– Я бы тоже чаю выпила. У нас, кажется, была бутылка портвейна. Давайте ее сюда. Сегодня большой праздник, пани Полонская.
– Так, так… большой праздник.
– Вот мы его и отметим.
Пани Полонская захлопотала возле буфета:
– Я сейчас, сейчас…
Женщины засиделись до утра. Нина Владимировна молчала, думая о чем-то своем, а ветхозаветная старушка рассказывала – в который уже раз – о платьях, сшитых ею для графини Замойской, и о том, какой фурор производила в них вельможная пани среди своих поклонников.
Вот чихнул не выключенный с вечера репродуктор. Маленькую комнатку залила мелодия Гимна. Мимо окна с песней прошла ватага веселых людей. Должно быть, с праздничного вечера. В небесной выси, кутаясь в сумерки, начали мигать угасающие звезды.
Пани Полонская задремала в старомодном кресле. Сквозь дрему она слышала, как Нина вышла из комнаты. На какое-то мгновение перед нею все затуманилось, и она вдруг увидела Нину в платье графини Замойской…
Очнулась Полонская от тонкого звона ложки в стакане.
– А? Кто то? – всполошилась хозяйка.
– Это я, пани Полонская. Поздно уже. Давайте провожу вас в спальню. Да и я устала.
Так начался день. Встали поздно. Днем Нина сидела у себя. Заглянув несколько раз в комнату своей жилицы, Полонская видела, что Нина читает какие-то листы, отпечатанные на машинке.
За
Праздник уже окончился? (