Семь лет до декабря. Белые кресты Петербурга. Мила Сович
галстуком не шевельнулся, но графиня Потоцкая явно услышала невысказанный вопрос. Стряхнула пепел с тонкой сигары, отложила мундштук. Выпрямилась на козетке и сузила черные глаза, будто целилась из пистолета.
– Буду с вами вполне откровенна, граф, – медленно и с холодком проговорила она. – Я была бы намного спокойней, если бы поскорее покончила с делами в Петербурге и уехала в Тульчин.
Вот что! Ее тяжба!
– Я внес представление в Сенат, ваше сиятельство, – объяснил Милорадович. – Однако наследники графа Потоцкого обратились к Сейму, и Сейм будет апеллировать.
– Ах, эта несчастная Варшавская речь, – со скучающим видом протянула графиня. – В десятом году довольно было именного указа государя, чтобы решить любое дело, а нынче нужно ждать выражения воли Сейма. Право, стоило ли наделять поляков такими правами?
– Софи бы с вами не согласилась, матушка, – вдруг подала голос Ольга и несколько принужденно улыбнулась Милорадовичу. – Софи и Александр у нас очень привержены идеям польской свободы.
– Кто нынче не привержен идеям свободы, Ольга Станиславовна? Но при этой тяжбе законы Царства Польского весьма на руку недругам вашей матушки. Разве написать цесаревичу Константину…
– Так в чем же дело, граф? – графиня встрепенулась и с живостью ухватила его за руку. – Я прошу вас, нет, я умоляю – выручите меня и дайте уехать!
Она захлопала ресницами и бессильно откинулась обратно на козетку. Ольга вскочила, бросилась к матери, вынимая на ходу из кармашка платья флакончик нюхательных солей.
– Мама очень больна, – с упреком сказала она Милорадовичу и обняла графиню за плечи. – Вы ведь будете так добры и непременно поможете нам?
Глаза у нее были как у противника на дуэли, – материнский взгляд, острый и цепкий. И почему-то страдающий. Что происходит с Ольгой, и что за комедию здесь играет графиня? Попросить его написать цесаревичу, чтобы тот надавил на Сейм, можно было и простым языком, без притворных обмороков и заломленных рук.
Графиня нащупала пальцы Ольги на своем плече и крепко сжала. Милорадович засмотрелся – сухая изящная рука в черной митенке оплела нежную кисть, точно жесткая паучья лапка. Что старая ведьма делает с дочерью? Крест под галстуком, впрочем, по-прежнему оставался холодным.
– Она хорошая девочка, моя Оленька, – слабым голосом сказала графиня. – А здоровье мое неважно в последнее время, и все на ней, граф. Но она еще так молода, так неопытна! Я молю Бога, чтобы не умереть раньше, чем увижу своих девочек благополучными! Или хотя бы столь умудренными, чтобы уцелеть в этом мире, – у Ольги задрожали губы, и графиня тотчас крепче стиснула ее руку. – Ш-ш-ш… Оленька сама не своя, когда я заговариваю о смерти, граф, но ведь она должна об этом помнить.
Милорадович наконец потерял терпение.
– Бог мой, что вам от меня угодно, графиня? Я напишу цесаревичу, а решение Сената по вашему делу и вовсе неизменно.
Потоцкая тотчас выпрямилась, не выпуская ладонь Ольги.
– Благодарю