Paradisus. Василий Гавриленко
погоня в такую погоду невозможна.
Одно плохо: снег мокро всхлипывает под подошвами, и на нем остаются синеватые следы. Две цепочки следов.
Что-то давненько не видать игроков… С одной стороны, это хорошо – махать заточкой кому охота; с другой – странно. Нет игроков, нет стрелков, нет тварей. А кто есть?
Джунгли приучают к тому, что жизнь – это всего лишь бег от смерти. Рано или поздно к нему привыкаешь и забываешь о том, что бежишь. Ноги-руки крепки, котелок варит – удрал, обманул, выиграл – прожил день. Нет – ну что ж…
Однако путешествие с Мариной не казалось мне бегом. Это – путь к цели. Какой цели? Не знаю… И Марина, конечно, не знает.
Губы пересохли – на ходу я схватил снега, пожевал. Холодные струйки побежали по горлу.
Я совсем не чувствовал усталости. Не верилось, что не так давно рухнул наземь с двадцатиметровой высоты.
Подумалось: а скольких игроков я обыграл? Не меньше сотни – это точно. Хотя однажды сам оказался на волоске от проигрыша. Это было у Восточной балки, где я наткнулся на игрока, свежевавшего тушу детеныша твари. Я был голоден, и туша должна была стать моей. Однако здесь нашла коса на камень: игрок с виду был жидким, а на деле оказался сноровистым и быстрым. Он полосовал меня по рукам, груди. Я не смог нанести даже пустяковой раны. Помню, как я упал, истекая кровью, на снег. Он придавил мою грудь коленом, приблизил заточку к шее. Помню его желтоватые глаза. Я ждал, слушая гомон Джунглей, прощаясь с Теплой Птицей, но он вдруг отпустил меня и, закинув на плечо тушу, побрел прочь.
Почему этот игрок пошел наперекор Джунглям? Быть может, решил, что со мной расправятся твари? Не знаю. Но я запомнил каждую морщинку на желтом обветренном лице.
Черная туча медведем ворочалась в небе. Светлая кайма на верхушках деревьев стремительно истончалась.
– Андрей, посмотри.
Марина указала в сторону леса, где возвышалось нечто темное.
Джунгли окружили большой бревенчатый дом со всех сторон, сжимая, будто пытались его задушить: кое-где на стенах – широкие трещины. На крыше – березка. Окна блестят осколками оплавленного стекла.
– Дача, – сказала Марина.
– Что?
– Дача, говорю. Бывшие отдыхали здесь, сажали цветы.
– Знаю, – пробормотал я, отыскивая вход. Ясно, что лучшего убежища нам не найти.
Дверь дачи сохранилась и даже была заперта. Я навалился плечом и упал вперед, вызвав сдержанный смех Марины. Из дома пахнуло затхлостью.
В сумраке я увидел довольно широкий холл, дверные проемы. Ступая по хлипкому полу, вошел в одну из комнат. Ржавый холодильник, плита; шаткий стол, шкаф, белеющий посудой: видимо, кухня. Марина пошарила на полке и радостно ойкнула. Из ее кулака вырос язычок огня, осветивший лицо: нашла зажигалку.
– Молодец, – обрадовался я.
В другой комнате – широкой, не меньше двадцати шагов – распавшийся диван, камин, прелое тряпье. Еще – какой-то черный покосившийся предмет.
– Ого, пианино, – воскликнула Марина.
Она открыла черную крышку, под которой белели клавиши.
– Эту комнату бывшие называли –