Курмахама. Надежда Калинина
больше съёжился на краю песочницы, с глаз его закапали обильные слёзы, последним усилием воли он сдерживал подступивший рёв. Генкин гнев мгновенно высох. Ему стало очень жаль бедного маленького Брукву:
– Прости меня, – раскаянно проговорил он и искренно предложил, – хочешь, пни мне тоже. Давай!
Он даже наклонился, чтобы Брукве было удобнее пнуть его попу, но Бруква даже не шевельнулся.
– Ну, мир? – Генка протянул Брукве замирительный мизинец. Так мирились у них во дворе – сцеплялись мизинцами, некоторое время раскачивали руки, а потом разрывали соединение, закрепляя вновь созданный союз.
Бруква глянул мокрым глазом, шмыгнул носом, отвернул голову, но всё же протянул Генке влажный мизинец. Генка с жаром потряс его своим мизинцем, расцепил захват и бухнулся рядом с Бруквой:
– А как надо придумывать, не придумывая? – после тщательно выверенной паузы поинтересовался он.
– Ну-у-у, у меня в голове вдруг появилось слово, и я понял – это и есть ключ-слово, – туманно пояснил Бруква.
– Когда появилось? – Генка даже чуть привстал от интереса.
– Когда бабушка в тот раз от меня ушла, – промямлил Бруква, которому, похоже, было очень стыдно, – я… Понимаешь… Я проснулся среди ночи… В общем, в туалет захотел, стал вставать с кровати, а она мокрая.
Голос Бруквы скатился до почти неразборчивого шёпота, лицо налилось краснотой:
– Ты только не говори никому, ладно? – попросил он, мазнув лицо Генки смущённым взглядом.
– Никому не скажу! – поклялся Генка, сразу же забыв не только об этой клятве, но и вообще обо всё на свете. Он предчувствовал – сейчас произойдёт что-то очень важное.
– Я тогда испугался очень, – признался несчастный Брюква, – я же не писаюсь в кровать. Ни разу до этого. Ну, когда большой стал. А тут…
Он вновь затих. Генка усилием воли подавил жгучее желание сказать что-то типа:
– Ну, давай-давай, дальше что!
Он начал мелко трясти правой ногой, чтобы унять нетерпение. Бруква бросил взгляд на его ногу, легонько так вздохнул и произнёс:
– Тогда я загадал. Или попросил, не знаю. В общем, сказал про себя: «пусть кровать завтра утром будет сухой и чистой!» И когда сказал это, понял, что чего-то не хватает. Вот этого ключ-слова. И стал его придумывать. Только оно никак не придумывалось. И, кажется, я заплакал. Мне стало так горько, что я забыл и про мокрую постель, и про ключ-слово. Вообще всё забыл, просто было горько, обидно и уныло. Тут я ключ-слово и услышал.
– Как это, услышал? – не понял Генка.
– Не знаю, как. Будто кто-то его произнёс, хотя было тихо. Я даже не понял, что это и есть ключ-слово, просто проговорил его машинально. А потом на мгновение светло стало. Или это мне тоже показалось, но я уже знал – это оно. Только я тебе его не скажу. Нельзя!
– Почему? – выкрикнул возбуждённый Генка и сам испугался своего крика.
Друзья осторожно осмотрелись по сторонам – к счастью, всё было спокойно. Они придвинулись друг к другу ближе.
– Ну и? – выпалил