В каждом доме война. Владимир Аполлонович Владыкин
на фронт. Но сейчас он так уже не мечтал. И не потому, что в посёлке никто не записался добровольцем на фронт, просто он чувствовал, что к такому шагу внутренне ещё не готов. Впрочем, такую мысль он не допускал к себе, им безраздельно владела одна мысль, что всё равно пойдёт служить в армию, если бы даже не было войны. А сейчас, в условиях оккупации, он невольно тешил себя мыслью, что было бы ему восемнадцать лет, то его бы не могли забрать на фронт. Словом, чем дольше будет продолжаться война, тем вероятней всего можно остаться невредимым. Конечно, так было думать подло, в то время как другие земляки сражаются и погибают, защищая Родину.
Такие трусливые настроения к Алёше стали приходить после того, как в посёлок начали приходить похоронки или извещения о без вести пропавших. Эти сообщения возбудили в нём опасность, что он тоже может погибнуть в пекле войны или сгинуть без следа, тогда как он ещё до путя с девками не целовался и не стал мужчиной. Когда немцы пошли дрыхнуть, Алёша не без страха скомкал и сунул в топку печи газету, которая враз вспыхнула, выбивая сильное пламя в щели чугунных кружков. Сунул он, между прочим, так быстро, что Никита Андреевич не успел даже остановить его. А потом, жестикулируя руками, мимикой лица, дал внуку понять, что зря он так скоро расправился с газетой. Сёстры при этом тупо смотрели на брата, словно с приходом немцев потеряли разум. Раньше они что-то шили или вязали, или готовили еду.
– Вас они не трогали? – тихо спросила Марфа.
– Нет, просили только постирать им тряпки, – ответила Наташа.
– А чего им от нас надо? – поинтересовалась в оторопи Настя, часто моргая.
– Они знают чего, а вам ещё надо объяснять, своего ума нет? Ой, да какие же вы у меня глупые! А ты чего смотришь? – спросила мать у сына.
– Это они смогли бы, если бы меня не было, – прихвастнул самодовольно Алёша, гордо при этом глядя на сестёр. Марфа раздражённо махнула рукой. Хотя Алёше действительно, казалось, что немцы при нём вели себя по отношению сестёр прилично.
На бахвальство внука Осташкин тихо засмеялся, причём, сдерживая смех и получился приглушённый визгливо-скрипучий звук, как у колодезного журавля.
Часа через полтора немцы встали, принявшись распаковывать свои довольно вместительные походные ранцы.
Марфа принесла офицерам в двух мисках жаренную на сале картошку, шматок солёного, пару луковиц. Немцы одобрительно воскликнули, прося ещё молока и яиц, после чего она растерянно заморгала глазами: если они так будут клянчить у неё каждый день, то свои дети с голоду опухнут. И Марфа, тяжко вздохнув, взялась рукой за лицо, выражая тем самым крайнюю досаду. Немцам же казалось, что русская баба жалеет их, и они предложили ей выпить с ними, наливая в колпачок фляжки шнапса. Она взяла и выпила тотчас же. Офицеры одобрительно жестикулировали, что-то говорили своё. Затем спросили о её муже, Марфа сказала,