В каждом доме война. Владимир Аполлонович Владыкин
Девушка очень смущалась, так как все бабы стали свидетелями этой, словно театральной, сцены. И она просила коменданта больше так не делать при всём народе, уж лучше всего ему приходить к ней вечером, когда никто её не видит, чтобы потом бабы не осуждали её за связь с офицером. Ведь тут ей ещё долго жить. Хотя как раз об этом Шура остереглась заявить ему открыто, так как он бы посчитал, будто она ждёт-не дождётся, когда наши войска изгонят немцев с родной земли. Но то, что это когда-нибудь произойдёт, она почти не сомневалась. Конечно, девушка уяснила, что майор нарочно оставил её дома для себя. Сознавать это было, разумеется, неприятно и досадно, она ни за что не хотела превращаться в любовницу врага Отечества. Но он ни за что не будет слушать её детский лепет о целомудрии, ему нужна женщина, коей к тому времени она стала давно, прямо в степи, когда однажды Сергей провожал её домой из города. Но об этом, кроме него одного, не знала ни одна душа. Потом, живя на квартире в городе, они сожительствовали, ни от кого не таясь. Сергей собирался здесь остаться, ещё служа в армии. Он съездил к себе домой, вернулся с намерением пожениться, но неожиданно грянула война, и вскоре они расстались. Шура вернулась в посёлок. И вдруг обнаружила, что беременна; она слыхала о Чередничихе, делавшей аборты, и ночью в строгой тайне пришла к ней. Перед тем, как удалить плод греха, Шура потребовала от старухи принести ей клятву, что об этом случае не узнает ни одна душа. Чередничиха, зная цену молчания, выразила обиду, что с такими помыслами к ней лучше не приходить. Тем не менее она освободила её от бремени. Шура заплатила Чередничихе за услугу и ушла с червоточиной в душе…
И вот уже она снова гуляла с мужчиной, да каким, от этого у неё иногда прерывалось в страхе дыхание. От немца хорошо пахло. Он был выше среднего роста, ходил в шинели и фуражке, из-под которой выглядывала шапочка, прикрывавшая уши и затылок. Он повёл её в комендатуру, где вечером протопила баба, приходившая по его приказу из крайней хаты. В бывшем школьном классе стояла железная кровать, на которой он спал, охраняемый двумя часовыми, обыкновенно они стояли на крыльце школы и сменялись каждые два часа. Сейчас при виде офицера часовые, вытянувшись во фронт, тут же расслабились. Майор открыл ключом дверь, раскрывшуюся с морозным потрескиванием. Вечер был ясен, на тёмном небе сияли звёзды: стояла тишина, лишь над городом изредка небо озаряли сигнальные ракеты. Где-то далеко ухали тяжёлые орудия. Он галантно пропустил Шуру в комендатуру, куда немцы подвели от своей дизельной подстанции электроосвещение. Дитринц включил свет в передней комнате, где некогда были ученические классы, а парты, убранные к одной стене, возвышались до потолка. Здесь же стояли столы и походные кровати для четырёх офицеров, двое из которых днём уехали по его поручению на неделю в город. В другой, самой большой комнате, перегороженной на две, была спальня коменданта и одновременно его кабинет. Все окна были плотно задрапированы чёрным сукном.
Дитринц