Темные аллеи. Окаянные дни. Иван Бунин
не переставала любить его.
Он сощурил глаза, жуя мундштук папиросы:
– То есть его деньги?
– Он не богаче тебя. И что мне ваши деньги! Если б я захотела…
– Прости, так говорят только кокотки.
– А кто ж я, как не кокотка? Разве я на свои, а не на твои деньги живу?
Он пробормотал офицерской скороговоркой:
– При любви деньги не имеют значения.
– Но ведь я люблю его!
– А я, значит, был только временной игрушкой, забавой от скуки и одним из выгодных содержателей?
– Ты отлично знаешь, что далеко не забавой, не игрушкой. Ну да, я содержанка, и все-таки подло напоминать мне об этом.
– Легче на поворотах! Выбирайте хорошо ваши выражения, как говорят французы!
– Вам тоже советую держаться этого правила. Словом…
Он встал, почувствовал новый прилив той готовности на все, с которой мчался на извозчике, прошелся по комнате, собираясь с мыслями, все еще не веря той нелепости, неожиданности, которая вдруг разбила все его радостные надежды на этот вечер, отшвырнул ногой желтоволосую куклу в красном сарафане, валявшуюся на ковре, сел опять на канапе, в упор глядя на нее.
– Я еще раз спрашиваю: это все не шутки?
Она, закрыв глаза, помахала давно потухшей папиросой.
Он задумался, снова закурил и опять зажевал мундштук, раздельно говоря:
– И что же, ты думаешь, что я так вот и отдам ему вот эти твои руки, ноги, что он будет целовать вот это колено, которое еще вчера целовал я?
Она подняла брови:
– Я ведь все-таки не вещь, мой милый, которую можно отдавать или не отдавать. И по какому праву…
Он поспешно положил папиросу в пепельницу и, согнувшись, вынул из заднего кармана брюк скользкий, маленький, увесистый браунинг, на ладони покачал его:
– Вот мое право.
Она покосилась, скучно усмехнулась:
– Я не любительница мелодрам.
И бесстрастно повысила голос:
– Соня, подайте Павлу Сергеевичу шинель.
– Что-о?
– Ничего. Вы пьяны. Уходите.
– Это ваше последнее слово?
– Последнее.
И поднялась, оправляя разрез на ноге. Он шагнул к ней с радостной решительностью.
– Смотрите, как бы и впрямь не стало оно вашим последним!
– Пьяный актер, – сказала она брезгливо и, поправляя сзади волосы длинными пальцами, пошла из комнаты. Он так крепко схватил ее за обнажившееся предплечье, что она изогнулась и, быстро обернувшись с еще больше раскосившимися глазами, замахнулась на него. Он, ловко уклонившись, с едкой гримасой выстрелил.
В декабре того же года пароход Добровольного флота «Саратов» шел в Индийском океане на Владивосток. Под горячим тентом, натянутом на баке, в неподвижном зное, в горячем полусвете, в блеске зеркальных отражений от воды, сидели и лежали на палубе до пояса голые арестанты с наполовину выбритыми, страшными головами, в штанах из белой парусины, с кольцами кандалов на щиколках босых ног. Как все, до пояса гол был и он худым, коричневым от загара телом. Темнела и у него только половина головы коротко остриженными волосами,