The Question. Самые странные вопросы обо всем. Борис Акунин

      Получилось это достаточно давно. В XIX веке, после потрясений начала столетия (напомню, за первые 25 лет XIX века Россия пережила удачный переворот, коренным образом поменявший политику страны, большую войну с Европой, приведшую к пусть временной, но первой за сотни лет оккупации центральной части России, а потом – к первому за сотни лет прямому и массовому контакту российского дворянства с европейской цивилизацией, и, наконец, первую в истории России неудачную попытку армейской элиты сменить власть в стране), в России одновременно происходили два совершенно революционных для страны, но противоположных по сути процесса: один состоял в переходе от монархии, опирающейся на условную «гвардию» (когда правил тот, кого хотел узкий круг элиты дворян – военных), к монархии, опирающейся на бюрократические институции, которые не имеют собственной воли и потому не угрожают власти сменой; второй – в естественном развитии производительных сил и социальных отношений, требующем, если страна не хотела отстать от Европы (а по тем временам значит – в итоге проиграть войну и исчезнуть), изменений в сторону раннекапиталистической формы общества.

      В середине XIX века с одной стороны оказывается сформированной и «костенеет» имперская бюрократия, элиты теряют рычаги влияния, зато их приобретает бюрократический аппарат, а с другой стороны, заканчивается крепостное право, появляется «разночинство» и формируется широкая масса людей, участвующих в политической дискуссии.

      Поскольку оба процесса носят глобальный характер, в обществе формируются две группы, каждая из которых объединяет апологетов одного из процессов, видя во втором угрозу. Естественно, что и та, и другая группы смотрят на ситуацию однобоко и часто плохо могут анализировать логические цепочки, лежащие в основе защищаемых ими взглядов. Так рождается цепочка «для России представляет опасность дворянская элита, могущая менять власть → бунт декабристов это не только последнее выступление гвардии – это прямое следствие немецкого влияния конца XVIII века и контактов с либертарианской Европой в начале XIX → стабильности России угрожает влияние Европы → у России свой путь, которым она должна идти и, возможно, стать примером для Европы и всего мира», от которой большинство членов группы усвоило только последнюю часть: «Европа угрожает России, у России свой особый путь». Этих противников Европы и сторонников особого пути и славянского единства стали называть «славянофилами», или, поскольку они в явном виде выступали за усиление монархической России, отождествляя государство со страной в целом, – «патриотами». Сторонники второго процесса, поскольку они в явном виде видели пример для России в опережавшей ее в части модернизации Европе и легко вспоминали исторический пример основанной на контакте с Европой модернизации Петра I, но при этом игнорировали опыт политической нестабильности, которую вызывала европеизация России, ратовали за копирование европейского опыта, требовали «быть либеральнее Европы» и получили название «западников» или «либералов».

      Очевидно, что, строго говоря, ни те, ни другие не были именно теми, кем их называли. Кроме того, как всегда бывает в реальном мире, на обеих идеях активно паразитировали бюрократы, мошенники, воры, ястребы и даже иностранные агенты. При этом «западники» были не меньшими патриотами, так как их убеждения отвечали на вопрос «как сделать Россию лучше», а «славянофилы» часто были весьма либеральны, когда речь шла о законодательстве, правах и пр.

      Тем не менее объективный ход истории показал, что монархия, пусть даже прочная и основанная на бюрократии, является отживающей формой правления, к началу XX века уже не менее опасной для будущего государства, чем сто лет назад «гвардейская империя». Век бюрократического авторитаризма был очень коротким. Идея же либеральных преобразований привела к успеху