Биения радости. Анатолий Евгеньевич Арбузов
– Диня! – не унимается знакомый мальчишеский голос за окном, где-то совсем рядом, должно быть, прямо за околицей.
Я приоткрываю сначала один глаз, потом второй и вижу полоску красного света, который робко нащупывает себе дорогу из-за домов напротив. Так рано! И тут я подпрыгиваю, будто мне наотмашь влепили пощечину, потому что вспомнил: вчера с Жекой мы условились пойти на утреннюю рыбалку, и, надо полагать, это именно он сейчас стоит под окном сельского бабушкиного дома и не дает всем спать.
Я выглядываю на улицу – так и есть, это Жека собственной персоной. Увидев мою, наверняка изрядно помятую ото сна физиономию сквозь стекло, он радостно машет мне одной рукой, а другой сжимает две удочки, небрежно опираясь на них. Я, с трудом преодолевая сопротивление шпингалета на окне – тот под несколькими слоями старой облупившейся краски – открываю узкую створку и высовываюсь наружу. На улице свежо, даже прохладно, что необычно для жаркого лета, выдавшегося в этом году. Чувствуется легкий ветерок на щеках.
– Чего орешь? – шиплю я недовольно на Жеку. – Всех перебудишь!
– Да кого ж? – изумляется тот, озадаченно озираясь.
И в самом деле, кого?.. Здесь не город. На селе все встают рано, впрочем, так же рано и ложатся. На соседнем огороде уже хлопочет тетя Зина – наша соседка, а возле курятника стоит бабушка и разбрасывает корм. Белые курицы, громко кудахча и размахивая крыльями, силятся добраться до зерен, отпихивают товарок, негодующе квохчут и возятся в пыли. Только единственный бабушкин петух гордо и свысока глядит на всю эту куриную свалку то одним красным глазом, то другим, но не принимает участия в борьбе, явно считая подобное ниже своего петушиного достоинства.
– Я сейчас, – обещаю я и прыгаю на дощатый пол с высоченной пружинистой кровати, с размаху пребольно стукаясь голыми пятками.
Наскоро взбиваю перину, да-да, самую настоящую перину, пусть старую и слежавшуюся, зато щедро набитую гусиным пухом. Это вам не какой-нибудь современный матрас! Я застилаю кровать покрывалом, одеваюсь и бегу к рукомойнику, который установлен здесь же во дворе над старой бочкой, нажимаю на трубку и плескаю себе в лицо пригоршню ледяной воды. Жека нетерпеливо мнется за калиткой, наблюдает за моими манипуляциями, смешно морщит нос и поглядывает на восток, где уже поднимается огромное красное солнце.
– Скорее, – торопит он. – Весь клев прозеваем!
– Завтракать будешь? – спрашивает бабушка, которая уже закончила кормить кур и возвращается в дом.
– Не, – отмахиваюсь я. – Мы с Жекой идем на рыбалку. Я потом.
– А, идите… – бабушка тут же забывает про нас и поднимается на крыльцо, чтобы скрыться в сенях.
Я отпираю калитку, хотя какое там «отпираю» – на ней надето кольцо из толстой проволоки в белой грязноватой изоляции, которое просто набрасывается на врытый в землю столб забора – вот и весь замок. Воров тут нет, все свои, и ни одна хозяйка в селе не запирает дом на ключ, уходя по делам, не говоря уж про калитки. А проволока – просто защита от соседских коз, чтобы не потравили овощи в огороде.
– Это мне? – интересуюсь я и показываю на удочки в Жекиной руке.
– Конечно! – заверяет меня Жека и демонстрирует тонюсенький прутик из искусственного бамбука без катушки, но уже с леской, продетой сквозь алюминиевые кольца и обмотанной вокруг ручки. – Это будет твоя, а эта – моя.
У Жеки спиннинг, и я немного завидую приятелю, пусть и сделан он старшим братом Жеки кустарным способом, а не куплен в магазине. Впрочем, это моя первая в жизни рыбалка, и мне сойдет любая удочка. Я, недовольно хмыкнув, с видом заправского рыбака кладу это бамбуковое недоразумение себе на плечо и иду вместе с Жекой по нашей сельской дороге. Она лишена асфальта, но зато четко обозначена двумя колеями укатанной в камень земли, покрытой змейками трещин. Во время дождей ее развозит и пройти здесь можно разве что в резиновых сапогах. Носок как раз одного такого сапога, потерянного кем-то в грязи, торчит посреди дороги, и я привычно пинаю его ногой. Сейчас его не достать.
Нынче установилась сухая погода, и каждый наш с Жекой шаг отмечает облачко мелкой светло-коричневой глиняной пыли. Она вздымается и тут же оседает на траву вокруг, отчего та покрывается тусклым налетом. Бабушкин дом предпоследний, поэтому очень скоро мы оказываемся на пустоши, поросшей невысокой травой с редкими листиками «лепешек». Так мы называем между собой приземистое растение с приплюснутыми семенами, которые можно есть. Пахнет травой и сыростью от росы. Жека на ходу ловко наклоняется, хватает парочку этих семян-лепешек и быстро отправляет в рот. Я следую его примеру. Вкуса у них нет, но нас устраивает сам факт их поедания. Почему-то нам и другим детям с улицы кажется это очень интересным.
Вот и спуск в овраг, вниз к ленте реки, мимо поросших репьем холмов довольно крутого косогора, где уже пасутся козы, заботливо приведенные местными жителями поутру на это импровизированное пастбище. Козы равнодушно смотрят на нас своими странными глазами с длинным бесформенным, словно размытым, зрачком и, изредка блея, с очевидным наслаждением громко хрупают колючками репейника, будто это и не