«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода. Вера Мильчина
20 июля 1826 года он пишет из Лондона брату Сергею, предвидя, что тому иметь брата, осужденного в России, «будет, конечно, неприятно»:
В жизни есть много других гораздо важнейших причин печалиться. И между сими причинами одна покрывает все прочие: несчастное положение крепостных людей в России! [Тургенев 1901: 239].
14 мая 1826 года из Эдинбурга уверяет брата Александра:
…для меня все кончилось, и я должен расстаться с Россиею. Объявленный однажды преступником, что я могу делать в России во всех возможных обстоятельствах? Ничего и никогда [Тургенев 1901: 244–245].
21 августа 1826 года обращается к нему же из Лондона:
Я расстался с Россиею и, судя по предубеждению против меня, не могу туда возвратиться ни в каком случае. Где нравственная обязанность возвратиться туда, где меня почитают злодеем? [Тургенев 1901: 251].
31 августа 1826 года продолжает из Чельтенгама:
На всякое оправдание мне будут говорить: чего он хочет? Он не явился к суду и тем добровольно лишил себя и средств оправдания, и всякого права на милость. Итак: qu’on n’en parle plus!60. На это мне отвечать нечего. Я не явился. Болезнь, в столь теперь важном деле, не может быть достаточною причиною неявки. И как мне кажется, что в сем отношении conditio sine qua non61 всякого оправдания есть: предложение с моей стороны явиться немедленно на каторгу [Тургенев 1901: 253].
9 ноября 1826 года Николай пишет Александру из Лондона: «Я едва ли даже желаю милости. Справедливости не ожидаю. Условий никаких не приму» ([Тургенев 1901: 259]; здесь и далее слова, выделенные авторами, набраны курсивом), а 22 января 1827 года продолжает оттуда же:
Я бы и при возможности возвратиться в Россию не поехал бы туда. А предлагать явиться или делать то, вследствие чего могут требовать моего возвращения, я и не могу и не хочу. Мне и здесь хорошо [Тургенев 1901: 262–263].
Николай Тургенев и в объяснительных записках, касающихся его причастности к тайным обществам, и в письмах к брату Александру постоянно настаивал на том, что свое участие в обществе ограничивал разговорами, а в момент «возмущения» вообще уже более года как жил вне России; больше того, он подчеркивал, что вообще вся деятельность общества сводилась исключительно к разговорам и потому он мало ею интересовался, поскольку его главной и единственной целью оставалось уничтожение крепостного рабства. В письме к Александру из Лондона от 7 июля 1826 года он сформулировал это так:
Дело освобождения крестьян было для меня всегда священнейшим. Оно было единственною целью моей жизни. И даже до такой степени, что не будучи, конечно, врагом конституций, я никогда не думал, что сии последние могут быть нашею потребностию прежде важного, святого и неизбежного рано или поздно освобождения крестьян. Я помню, что некоторые весьма добрые и почтенные люди, почитая меня большим либералом, удивлялись, что либеральность моя ограничивалась пожеланием свободы гражданской <а не политической. – В. М.> [Тургенев 1901: 247].
Виновным Тургенев себя ощущал только в неявке
60
больше об этом ни слова (
61
непременное условие (