Жених моей сестры. Анастасия Градцева
плечами.
– Я ничего не могу сделать, Левинская. Ты опять рисуешь то же самое. Куклы, куклы, куклы… Здесь нет людей. Это не люди. А ты не художник. Не приходи больше, это просто трата моего времени и твоих денег. Рисуй пейзажики, они у тебя недурно выходят. Все, свободна.
– В смысле? – растерянно говорю я, все еще ничего не понимая. – Но… у нас же урок! Мы же даже еще не начинали… Георгий Исаевич!
– Дверь там, Левинская, – дёргает он сухим подбородком в сторону прихожей. – Всего хорошего.
Я не помню, как оказываюсь на лестнице, не помню, как спускаюсь вниз и выхожу из подъезда. Меня трясет от рыданий. Слезы текут по лицу, их так много, что весь мир расплывается от них. Меня наизнанку выворачивает от обиды, от жалости к себе, а главное, от осознания, что я правда не художник. У меня такое чувство, что все, что я так тщательно от себя скрывала, о чем боялась даже думать, всплыло на поверхность. Я так и знала, что я бездарность! Я так и знала, что никуда не гожусь!
Права была Леля, во всем права.
Я никто. Никто, никто, никто!
Я вдруг понимаю, что уже стою на улице перед подъездом, а в руках у меня папка с моими работами. Нет, не с работами – с мазней!
Я открываю папку, вытаскиваю рисунки, папку отшвыриваю в сторону, а сами рисунки начинаю яростно рвать на части. Это все ерунда, это все мусор, это все никогда не станет чем-то по-настоящему ценным…
– Нюта! Нюта, блядь. Да что с тобой?!
Я ослеплена своей яростью, своей истерикой и поэтому не сразу понимаю, почему у меня не получается двигать руками. И только через пару секунд доходит: это потому, что Ярослав стоит сзади, крепко обхватив меня со спины, и удерживает мои запястья. Я тяжело дышу, приходя в себя. А под ногами, в грязи, валяются мои смятые и порванные рисунки.
– Что с тобой, Нюта? – повторяет Ярослав. – Тебя кто-то обидел?
– Нет, – с трудом выдавливаю я из себя. Нос распух от слез, горло перехватывает, и слова звучат глухо и гнусаво. – Никто. Поехали домой.
– А твои занятия? Ты же только зашла? – ничего не понимает он.
– Их не будет, – смеюсь я истерично. – А знаешь почему? Потому что я бездарность!
Это слово словно кнопка, которая включает во мне новый поток слез. Я опять плачу, чувствуя, как меня снова начинает трясти, но внезапно сильные руки разворачивают меня к себе и притягивают к широкой крепкой груди, и я с упоением реву, уткнувшись в дорогую гладкую ткань пиджака, окунувшись в горьковатый ледяной аромат парфюма, смешанный с теплым запахом мужского тела. Горячая ладонь успокаивающе гладит меня по спине, и на секунду я вдруг чувствую себя так, как ни разу в жизни не ощущала – в полной и абсолютной безопасности.
Глава 6. Угольно-черный
– Пойдем в машину, – спокойно предлагает Ярослав, когда мои рыдания начинают стихать. В груди все еще больно, но меня хотя бы уже не трясет от злости и обиды. И слезы перестали бежать. Кончились, наверное.
Но возникла другая проблема.
Теперь, когда я уже немножко успокоилась и вернулась в реальность, мне становится ужасно, безумно,