Мое сердце и другие черные дыры. Жасмин Варга
Эверест.
Депрессия становится тобой. Она в костях и в крови. И если я что-то успела узнать о ней, то именно это: убежать от нее невозможно.
И я уж точно разбираюсь в этом куда больше своих одноклассников. Противно слушать, как они разглагольствуют о том, о чем и понятия не имеют, тыкаясь туда-сюда, как слепые котята. Миссис Маркс предлагает: «Давайте разберем эту строчку. Джон Берримен{ Джон Берримен (англ. John Berryman, 1914–1972) – американский поэт. – Прим. ред.} говорит: “Жизнь, друзья, скучна”. Как вы думаете, что он имеет в виду?»
В классе поднимается шум: «Ему не с кем пойти на свидание в субботу вечером» или «Футбольный сезон закончился, и по телику нет ничего хорошего». Вот бред.
Нужны адовы усилия, чтобы не встать и не крикнуть: «Ему было чертовски грустно. Вот и все. Он знал, что в его жизни никогда ничего не изменится. Спасения нет, и эта блевотная жизнь будет тянуться бесконечно, однообразно и невыносимо. Смертельная скука, грусть, тоска, тлен и безысходность. Он просто хочет, чтобы это закончилось». Но для этого мне нужно заговорить, а это против моих правил. Я не высовываюсь. Почему? Потому что мне чертовски грустно. Миссис Маркс иногда так смотрит на меня, словно знает: я понимаю Джона Берримена, – но никогда меня не спрашивает.
На физике, по крайней мере, не нужно стараться изо всех сил усложнять простые вещи. Наоборот, физика превращает сложное в простое.
Мистер Скотт пишет на доске уравнение. Мы изучаем движение брошенного тела, рассматриваем, как оно ведет себя под действием силы тяжести. В задаче полно параметров, например угол, под которым тело было запущено, его начальная скорость.
Я впадаю в транс. Цифр слишком много. Мысли уносятся к проблеме земного притяжения. Иногда я думаю, что это действительно проблема. Притяжение создает у нас ложное чувство устойчивости, хотя на самом деле мы всего лишь движущиеся тела. Сила тяготения удерживает нас на Земле, не дает кувыркаться в пространстве, беспорядочно сталкиваясь друг с другом и превращаясь в кровавое месиво.
Хотела бы я, чтобы тяготение исчезло и все бы в месиво и превратилось.
К несчастью, грезы наяву не ответ на вопрос мистера Скотта.
– Айсел, какой высоты достигнет мяч?
Я даже не знала, что речь в задаче шла о мяче. Остается только хлопать глазами.
– Айсел… – Мистер Скотт все еще надеется получить ответ. Он произносит мое имя с испанским акцентом, усвоенным, видимо, лет сто тому назад в университете. Но мое имя не испанское – оно турецкое. Мистер Скотт, пора бы уже сложить этот пазл…
– Ну…
– Мисс Серан, «ну» – это не численное значение. – В ожидании он прислонился спиной к доске.
Класс начинает ржать. Физик предупреждающе покашливает, но это не помогает – контроль уже потерян. По партам пробегает шепоток, сливающийся в издевательское змеиное шипение. Но мне все равно: что бы они ни сказали, это не может быть хуже бессонных ночей, когда только и мечтаешь выдрать из каждой своей клетки гены с их проклятой наследственностью.
Звонок.