Армия для империи. Дмитрий Милютин
а я от своего не отступлюсь»…
Было уже далеко за полдень, а ровно в час государь обыкновенно садился за обед. Князь Горчаков поспешно возвратился во дворец в совершенном недоумении, как доложить императору; он решился сказать, для оправданий своего дяди, будто он был слишком смущен в присутствии государя, и что крайне сожалеет о своей неловкости; что в другой раз он без сомнения будет уже говорить иначе и с радостью воспользуется царской милостью, если Его Величеству угодно будет принять его в службу. Выслушав это объяснение, государь сказал строго князю Горчакову: «Хорошо, сударь, я поручаю вам вразумить вашего дядю; вы будете отвечать за него!»
После того император не раз приглашал Суворова к столу своему, видел его на разводе, и вообще обращался с ним милостиво; однако же старик не просился в службу, и когда разговор касался слишком близко этого предмета, то Суворов начинал обыкновенно жаловаться на свои лета и слабость здоровья. Князь Горчаков, по-прежнему, служил посредником между царем и полководцем, и часто был поставляем в самое затруднительное положение странными поступками своего дяди. В присутствии государя, Суворов искал всякого случая, чтобы подшутить над установленными новыми правилами службы и формами: то усаживался целые четверть часа в карету, показывая, будто никак не может справиться с торчащей сзади шпагой; то на разводе прикидывался, будто не умеет снять шляпу, и долго хватаясь за нее то одной рукой, то другой, кончал тем, что ронял шляпу к ногам самого государя. Иногда же нарочно перебегал и суетился между проходившими церемониальным маршем взводами, что было строжайше запрещено и считалось непростительным нарушением порядка в строю. При этом шептал он молитвы и крестился, и когда раз государь спросил его, что это значит? Суворов отвечал: «Читаю молитву, государь, да будет воля твоя». Каждый раз после подобной проделки Павел I обращался к князю Горчакову и требовал от него объяснений; тот должен был ездить к Суворову и привозить государю ответы своего собственного вымысла; ибо никогда не мог он передать те речи, которые в самом деле слышал от дяди.
Так прожил Суворов в С.-Петербурге около трех недель. Необыкновенная снисходительность и милость императора не смягчили упорства отставного фельдмаршала, который всегда под разными предлогами отклонял разговор о поступлении снова на службу. Наконец однажды, в разговоре с государем, Суворов прямо попросил, чтобы его отпустили в деревню на отдых; Павел I с видимым неудовольствием ответил, что не может его удерживать против воли. Тогда Суворов подошел к руке императора, откланялся, и в тот же день уехал из Петербурга в свою деревню.
Здесь мы должны прервать занимательный рассказ князя Горчакова, ибо дальнейшие воспоминания его, не менее богатые любопытными подробностями, уже не относятся прямо к предмету нашего повествования.
С отъездом Суворова в Кончанское, казалось, он сам обрек себя на вечное изгнание и навсегда уже закрыл себе поприще