Орден меченосцев. Противостояние немецких рыцарей и русских князей в Ливонии. Фридрих Беннингховен
позже пригодятся для понимания учреждения ордена меченосцев. Но перед этим бросим беглый взгляд на иоаннитов. Этот второй великий орден вмешался в сражения на Святой земле в 1137 году. Его, несомненно, вдохновлял пример тамплиеров, но он происходил из более старой, широко разветвленной госпитальной организации, что способствовало его быстрому возвышению. Даже его черный костюм показывает отличие его происхождения, в середине XII века иоанниты переняли устав августинцев, однако устав тамплиеров тоже оказал влияние. Для того чтобы охарактеризовать этот орден, здесь достаточно указать на важность заботы о бедных и больных, которая всегда была в гораздо большей степени в центре деятельности иоаннитов по сравнению с другими рыцарскими орденами. И тамплиеры, и иоанниты благодаря пожертвованиям и подношениям вскоре стали богатыми собственниками, особенно в романских странах, сравнительно быстро получили автономию и установили прямые связи с римской курией. В 1139 году Иннокентий II издает буллу Onine datum Optimum, подчиняющую тамплиеров непосредственно папе римскому.
Хорошо известно, как падение Эдессы встревожило Запад и породило призыв ко Второму крестовому походу. И снова важную роль сыграл Бернард Клервоский, да, он был душой этого предприятия, это продолжительное плотное участие монаха в мирских делах и в войне для нас – нечто чуждое. Разве не цистерцианцы были единственным орденом, который хотел возродить строгий аскетизм и отвернуться от мира в противовес обмирщению бенедиктинцев? Разве его членам не запретили проповедовать и даже крестить? И тем не менее Бернард проповедовал, и тем не менее два цистерцианских епископа, Отто фон Фрейзинг и Готфрид фон Лангр, выступили в качестве предводителей армейских отрядов во Втором крестовом походе в сопровождении нескольких аббатов и монахов ордена! Действительно, знаменитость из Клерво оказался в разладе с законами своего ордена, и он болезненно этот внутренний конфликт осознавал. «Я, – признается он, – так сказать, химера века, не священнослужитель и не мирянин, ибо я уже не веду жизнь монаха, я только ношу рясу. То, чем я занимаюсь, через какие опасности и бездны мира меня гоняет, ты знаешь». Здесь чувствуется «бессознательное стремление врожденной силы к деятельности, появляющееся чувство превосходства над другими, духовной власти над людьми вообще и, наконец, тайные муки совести, что на дорогах мира сего скиталец запачкается прахом». Это прежде всего также проницательность, обретенная в тиши созерцания, и обостренный взгляд на опасности, угрожающие церкви изнутри и извне, взгляд на требования времени, желание исправить положение и предотвратить урон. Это снова и снова заставляет аббата выходить из избранного им самим уединения. Мы должны помнить о своеобразном душевном разладе Бернарда, потому что он же может быть позднее предположен и у других цистерцианцев, которые попадут в поле нашего зрения. То, что в этой роли всегда будут выступать цистерцианцы, вероятно, можно объяснить особенно резкой аскетической