Вздор. Уильям Вудворд
что не помнил, думал ли когда-нибудь об этом иначе. В последние годы он начал подозревать, что эзотерическое значение было не чем иным, как чудовищной шуткой олимпийцев. Как абсолютная философия – это убеждение смертоносно. Оно легко поражает человеческий дух, и после этого поражения все подвиги, как бы благородны и блестящи они ни были, подобны шутовским выкрутасам бродячей водевильной труппы.
В сущности, Майкл Уэбб твердо в этом не был убежден; это было предположение, своего рода предосторожность, которая спасла его от необходимости стать смешным в своих собственных глазах.
«Боги могут шутить над нами, – думал он, – но шутки не сделаешь из ничего; шутки – простые карикатуры на действительность». Он чувствовал, что за грубой, смешной бренностью вещей должно скрываться нечто весомое, нечто, так сказать, фактическое. Если бы он был в состоянии поглядеть за завесу, скрывающую страшный лик истины, подобно тому как исследующая рука проникает в темное помещение, – он бы ухватился за что-то, в непоколебимости и вечности чего он был бы уверен.
В то время как он шел вверх по залитому светом Бродвею, пробираясь среди толпы, его ум метался, как животное, попавшее в западню. Он топтался у щелей, через которые просвечивали слабые лучи истины. Здесь виден был атом, с его электронами, несущимися вихрем в пустоте, а пустота эта была беспредельна и в то же время бесконечно мала. Там виден был струящийся эфир, при помощи которого человек говорил с человеком, находящимся на расстоянии тысячи миль. И тут же виден был сам человек, стремящийся, страстный, глупый и чувственный, храбро идущий в темноту.
Подобно миллиону людей, живших раньше его, Майкл Уэбб пытался взглянуть в лицо непознаваемому, но завеса с нарисованными на ней оскаленными харями двигалась при каждом его прикосновении. Он чувствовал тогда, как чувствовал часто и раньше, что все человечество разыгрывает какую-то грандиозную пародию и что философия, наука и история – не что иное как бессмысленный барабанный бой. Ум инстинктивно отступает перед такими мыслями и содрогается. Так же содрогался и сам Майкл, остановившись и застыв, словно прикованный к земле, в то время как его окружила толпа, хлынувшая из театров.
На другой стороне улицы, на крыше здания, была помещена гигантская реклама о жевательной резинке. Целые снопы яркого света лились с экрана, величиной с военный корабль. Эта реклама являлась одним из чудес современности, причем предполагалось, что она обладает необычайными, магическими свойствами – новыми свойствами, не старыми. Через короткие промежутки времени шесть тонких стилизованных фигур людей появлялись на бархатной черноте громадного пустого пространства. Эти фигуры исполняли какие-то атлетические упражнения своими огненными руками и ногами, в то время как название жевательной резинки исчезало, а затем вновь появлялось, причем свет слепил глаза.
Майкл Уэбб видел эту движущуюся рекламу тысячу раз, но сейчас,