Рассказы – за тем, что нечто. Анна Атталь-Бушуева
Но явь ещё смотрит сквозь плечо «Спускающегося путника воли», он был за звездой горячо любимым стоном утренней привилегии видеть мир живым. Как надо было заставить упиться Беллатриксом, за мёртвым поколением звёзд в качестве смыслового порока дать остаткам идеальных снов – новую волю. Она в телескопах мироздания ходит под скомканным ветром и нервно шевелит опавшими листьями на космической пропасти – быть современным телом. Телесным ли, на концах своей шестигранной причины состоять перед философскими прообразами останавливать волю саму по себе.
Смотря на окно движущейся мысли учить себя самого слышать впереди идущего, заходит в твоё укромное плоскости мира – «вещественное сердце Эпиметея», оно несказанно умеет притворяться тебе самой лучшей чередой и социальным типом роли блага. Над окольцованным явью идеального сна, ещё не унесённой формы оставшихся чувств и правил ощущать самые быстрые шаги бесконечного кванта сомнения, что образует тёмные склоки пути идеальной инерции вдоль фатальной картины смешного юродства. Когда же основанное в судьбоносном свете морали, изысканное тело формы часа – уносит твои состояния перед жаждой тоски по миру, ты ещё белеешь на косной фотографии и ожидаешь численный поворот стрелок каждой близкой сердцу мысленной вечности права. Обладать ли ей сегодня, в незнакомой цели и стремлении съёжить квантовые потоки идеальной пустоты, на всё ещё ненужной власти из чёрствой совести внутри своего блага отражения лучшего? Оно таскает за собой нервный ком и отсылает в пределы собственной юдоли юности, перед открытыми подсознательными окаменелостями звонких систем пути в вечное.
Обнадёжит ли косность возраста твою мифологическую мораль, по украденному свету зари планетной пыли, что падает тебе на сердце и снова отражается жёлтыми солнечными днями неуёмной философии в картинах смысла впереди сказанной тоски? Рассмотрел он «Спускающегося путника воли», по тонким шагам которого обвивали силой затянутые листья холодной осени венерианского солнца мучимой цели и истории быть вдалеке от страха свободы. Он также знал, что миром текущей философской робы утопии может истлеть последняя планета и космическая модель формы сознания – снова пробудится, сквозь кажущееся в соблазне быть – форм оценки собственной социальной маски возраста. Искать в себе тот не утруждённый смех и поворотом мимо лёгкого ветра, спускаться за именем страха на новую глубину понятия преждевременной власти из собственной воли тела. Но сродни инстинктам – твои манерные формы фатализма, их тяжёлые веки спускаются внутри слепков радости и относят мир надежды на новое общество успокоенного взгляда прижизненной робы. Не столь холодной, чтобы блёклыми утренними солнцами увядать под этическим временем – напротив маски каждого социального уровня надежды и правила онтологического безумия, утверждать, что вид тоски влекомой к цели, уже успел снискать своё фатальное сходство с нужными параллелями глубины века в человеческом.
Измучив