Памфлеты. Сергей Снегов
счастье, Мартин, что я вам не жена. Без кочерги в руках с вами невозможно разговаривать. Поставьте поднос на стол и исчезните.
Он примостил поднос на свободное от бумаг местечко и отошел в сторону. Я грозно посмотрел на него.
– Вы оглохли, Мартин? Я сказал – исчезните!
– Будет исполнено. Вам нужно раньше освободить поднос.
Я понял, что споры с ним займут больше времени, чем еда. Этот человек упрям, как столб. Из двух зол я всегда выбираю меньшее. Если мне не удается сразу прогнать Мартина, я делаю то, на чем он настаивает. Я мог бы уволить Мартина за непослушание, но новые слуги вряд ли будут лучше. Мне со слугами не везет. Те, до Мартина, тоже ни во что меня не ставили. У него к тому же есть неоценимые достоинства – он немолод, одинок, искренне считает меня научным гением и видит свое счастье в обережении меня от всего, что может помешать моей работе. Правда, дальше хозяйственных дел его забота не идет.
– Пирожки необыкновенно сочные, а бутерброды выше всех похвал, – сказал я, заканчивая еду. – Я, кажется, и вправду проголодался. Теперь вы исполните мою просьбу, дорогой Мартин, и удалитесь?
– Непременно, профессор. В час ночи зайду, профессор.
– Зачем?
– Напомнить, что пора спать.
– Вы считаете меня ребенком, Мартин?
– Нет, профессор. Дети многое умеют делать без подсказки.
Я видел, что и на этот раз его переспорить не удастся.
– Позвоните по телефону, Мартин. Я лягу сейчас же, как вы напомните, что пришло время.
Он с сомнением посмотрел на меня. Просто удивительно, как он не верит в мою самостоятельность.
– Хорошо, – сказал он. – Я позвоню.
Это прозвучало угрожающе. Не обычное вежливое: «Слушаюсь!», а что-то вроде: «Ладно, ладно. Не думайте, что это у вас пройдет гладко!» Мне сегодня предстояли слишком важные дела, чтобы завязывать спор из-за пустяков.
Когда Мартин убрался, я опять включил телевизор конвейерной линии. Фигурка уже не походила на зародыш, это было вполне человекоподобное существо. Оно бултыхалось в семьсот тринадцатом чане в почти непрозрачной белковой массе, и я плохо различал его – что-то с головой, четырьмя конечностями, плотненьким туловищем. В чане бурлил питательный раствор, и человечек то забавно взмывал вверх, отбрасывая конечности, как крылья, то, складывая их, скользил вниз. Я долго любовался моим созданием. У меня сладко щемило сердце. Человечек был больше чем мой ребенок. Он был – я сам.
Я погасил экран и снова, снова, в бесконечный раз вспоминал, как мне явилась прекрасная мысль воспроизвести себя, удвоить себя в энергичном молодом существе. Это буду я – со всеми моими знаниями и способностями, со всем моим жизненным опытом, но без груза моих сорока восьми лет; я – нынешний, но двадцатилетний, юный и умудренный, с порывистой душой и рассудительным разумом; я – совмещающий в себе все преимущества молодости и все достижения старости. У меня дрожали руки, когда я набирал нужный шифр. На экране главного