Крылья и волны. Павел Шушканов
солнечно, когда улетал.
– А тут почти всегда дождь. А когда проходит Волна, еще и грозы.
Он достал трубку, посмотрел на меня, и снова спрятал ее в карман.
– Идем. Дам сухой плащ и сапоги, а то эти ближайшие три дня не высохнут, – он поднялся и протянул мне сухую руку без мизинца. – Гор. Меня так зовут. Впрочем, можешь не запоминать. Завтра сдам дела, и мое имя только в отчетах останется.
Прозвучало невесело.
– А давно вы тут?
– Десять лет.
В маяке не так много помещений – радиорубка, жилая комната, где теперь обосновался я, и кладовая внизу. Все остальное место занимал лестничный колодец с высокими ступенями и протянутые вдоль стен толстые кабели.
В рубке горел электрический свет. Большая оранжевая лампа под медной сеткой освещала щиток с рубильниками, радиопередатчик и деревянную раскладушку в углу. Из черных динамиков раздавалось шипение. Гор кинул мне прорезиненный плащ и теперь задумчиво вертел в руках один сапог, озираясь по раскрытым ящикам вдоль стены. На маленькой печке в углу лениво кипел чайник.
– Что мне нужно знать? – я деловито покрутил ручку настройки, и шипение усилилось. Тусклые лампы на пульте замерцали.
Гор смотрел на меня и молчал. Затем подошел и аккуратно вернул ручку в исходное положение.
– Десять лет! – я присел на край раскладушки, натягивая сапоги. – Я думал, что на всех маяках двухгодичные смены, а вы как-то задержались.
– Задержался.
Гор запахнул плащ и раскрыл дверь. В проем влетел ветер и потоки дождя. Угли в печке радостно вспыхнули, а труба протяжно заныла. Гор накинул на голову капюшон и шагнул под ливень, прикрыв за собой дверь.
Два года. Мне предстояло провести в этих стенах именно столько. Наблюдать за эфиром, смотреть по утрам на тёмные волны океана, встречать и провожать редкие дирижабль, включать старый фонарь на вершине маяка, помнящий ещё капитанов северного флота, в далёкие времена достигшего дальних островов архипелага. А потом я смогу вернуться в столицу, подтвердить аттестат и стать рулевым пограничной летающей крепости. Не худший вариант. Оставалось надеяться, что годы одиночества и заполнения журналов не заставят меня забыть и то немногое, что осталось в моей голове после Академии.
В таких местах как маяк реальность мира за каменными стенами растворяется и превращается в образы давно ушедших веков – кораблей исследователя Лагранжа, скользящих между острыми рифами, древних карт с белыми пятнами и рассказов о морских чудовищах. Возможно, в те времена маяк уже стоял на утесе, но еще без огромных радиоантенн.
Радио по-прежнему шипело. Откуда-то из глубины эфира доносились далёкие, едва различимые голоса. Я присел на стул, постучал пальцем по решётке динамика. Говорят, всякое можно услышать долгими ночами прослушивая эфир. Кто рассказывал о странных повторяющиеся цифрах, кто о голосе маленькой девочки, начитывающей непонятный текст на неизвестном языке. Её звали Призрачная Лиза,