Чем звезды обязаны ночи. Анн-Гаэль Юон
отель «Ритц», «Ле Кокот»[2] – мы через все прошли вместе. Через хорошее и плохое. Камилла – моя правая рука. Мой союзник. С самого начала история «Роми» писалась вместе с ней.
Меня начинает бить дрожь.
– Как это… – заикаюсь я, – что она…
– Она переметнулась на другую сторону. В том, что касается вас и Суазик. Она подтвердила, что в тот вечер именно вы…
– Не может быть!
Он вздыхает.
– К несчастью, противоположная сторона сумела, так сказать, проявить настойчивость.
Нож в мою спину, точно между лопаток. Жуткая боль. Я больше не могу дышать.
– Элизабе́т? Элизабет, вы меня слышите?
Телефон выпадает у меня из рук.
Скорчившись и обхватив себя руками, я задыхаюсь.
8
Три дня я блуждаю словно в тумане. Под таблетками. И под неусыпным присмотром Наны. Врач настоял: полный покой. Никаких поездок в таком состоянии. И бумерангом возвращающийся ужас – ужас, что безумие поразит меня, как мою мать. Что и у меня наступят грозовые дни, так пугавшие меня в детстве.
В конце концов я встаю. Круги под глазами, всклокоченные волосы, серая кожа. Мне кажется, что в зеркале я вижу Роми в ее худшие часы. Меня пробирает озноб. Нана откладывает вязание и улыбается мне.
Когда я прихожу в «Жермену», на часах уже больше девяти вечера. Я приняла душ и причесалась – ничего общего со вчерашним призраком. По виду. Солнце зашло, но небо еще ясное.
Усевшись в темном уголке террасы и бросив грязный фартук на соседний стул, лохматое чудище курит, глядя на горы. Расположенный у края долины дом нависает над пастбищами, мягко расстилающимися до самой реки, до верб на ее берегах. Эхо поднятой ветром волны придает картине толику меланхоличности.
– Закрыто, – бурчит он, не оборачиваясь.
– Я пришла не ужинать.
Мне бы следовало добавить пару слов о его стряпне, вполне заслуженный комплимент или хотя бы вежливое слово, но ничего не приходит в голову.
Он пожимает плечами, не отрывая взгляда от залитого золотистым светом пейзажа. Я достаю конверт из кармана куртки.
– Передайте вашему патрону. Мне нужно с ним поговорить.
Пейо выпускает колечки дыма. В падающем сбоку луче света его глаза кажутся еще светлее, почти прозрачными.
– А чего тебе нужно от патрона?
Кто ему позволил мне тыкать? Я сжимаю зубы. Он берет стакан, стоящий у ножки его стула. Янтарная жидкость.
Внезапно раздается пронзительный звук, который я бы узнала среди тысячи. Я застываю. По позвоночнику пробегает дрожь, от шеи до самого копчика. Шеф наверняка почувствовал мое волнение, потому что наконец-то поворачивается ко мне. Разглядывает меня с насмешливым любопытством, потом выпрямляется во весь рост и исчезает за бахромчатой занавеской. Почему я следую за ним? Инстинкт? Или своеобразный мазохизм?
Мы проходим по темному коридору, освещенному голой электрической лампочкой. На стенах паутина и застарелая
«Ферранди» (