Философия. Илья Зданевич (Ильязд)
расстилался необозримый почти горизонт, рельефная карта страны, в жилах которой текли его кровь и воображение. Прямо на севере, под небом совершенно безоблачным, лежали два крохотных облака – двуглавый Эльбрус. А между Качкаром и ним гнездились испещрённые горами изящные провинции Грузии, омытые серым и дымным Понтом, под ногами – Лазистан и Хемшин[23] и призраки Трапезундской империи[24], на востоке, не разнохарактерном, и на дальнем юге, куда солнце бросало заключительный свет, тянулось столь театральное трагическое нагорье, а в середине, опоясанный хребтами, – о, Гюрджистан, возлюбленная страна, призрак, готовый исчезнуть, красавица спящая, которую не знаешь как разбудить.
Дрожь охватила Ильязда при виде сей котловины, где изнемогло столько племён и царств, совершено столько бесполезных подвигов, и где каждая пядь земли засеяна смертью. Нужно было спускаться, а медлил он наверху, всё продолжая надеяться, что страна вот оживится, вот по мановению вырастут из земли города, стадами покроются опустевшие пастбища, хлебами – заброшенные поля, отдадут золото потерянные рудники и воскреснет величество архитектуры.
Но новую злобу нёс Ильязду туман, подымавшийся с запада и юго-запада, где ещё кое-как держалась скучающая по бабам российская армия. Он расстилался медленно, но неотступно, полз по хребтам и долинам, занавешивал горизонт, пока наконец Ильязд и растерявшийся его проводник не потонули в холодной каше. Тогда, схватив Ильязда за руку и насилу стащив его на ледник, проводники с огромным трудом дотащили его к утру до Хевека, а оттуда в Пархал, потерявшего речь, обезумевшего. И только в Батуме Ильязд наконец пришёл в себя и убедился, что его кто-то незаметно перенёс по воздуху на родину.
У себя дома. О, до чего он ненавидел сей дом! Почему на сладостный воздух и людей несмотря и на всесильное нечто, что назову присутствием ислама, несмотря, он не остался там жить, в Пархале, ни о чём не заботиться, кроме чистоты телесной и душевной, не завидовать, не тосковать, не надеяться, не остался жить до последнего пробуждения в тени Голубой мечети, принять ислам и быть погребённым немного ниже слияния двух ледовитых потоков? А теперь вместо чтения книги по вечерам и певучих строк, вместо языка возвышенного – язык зверский, со всеми ещё вшами и щами, каками и никаками, зверский русский язык[25]. Куда деться от него, от своих, от знакомого, изжёванного и постылого?
События предлагали ему один за другим соблазны, работу. Но до чего он изменился! Он перестал быть журналистом, и пока вокруг всё бурлило и перестраивалось, возникали республики всех цветов, одни пожирали других, белые попытались подняться на север, но были сброшены в море, а Ильязд продолжал жить под гнётом любви к мёртвой, строя новые замки в воздухе и готовясь приступить к их осуществлению. Ехать назад в Гюрджистан было немыслимо. Отступление российской армии и возврат турок делали невозможным даже повторение прежней попытки. Надо было начать с другого конца. И вот в голове мечтателя созревает план
Лазистан – населённый народностью лазы регион на черноморском побережье Турции между груз. Батумом (Батуми) и тур. Трапезундом (ныне Трабзон). Хемшин – регион, населённый отуреченными армянами (хемшинами). См. в отчёте о восхождении на Качкар, где один из местных сельских старост определяет Хемшин как «нагорную область, занимающую северный склон от лазских сёл до верховий и тянущуюся параллельно Лазистану от меридиана Мепаври на NO до русской границы и дальше в Батумской области, также в пределах приморского бассейна вплоть до Чороха», см.:
Трапезундская империя (1204–1461) была основана потомками визант. императора Андроника I Комнина после завоевания Константинополя крестоносцами. После взятия города османами (1453) она стала последним очагом визант. цивилизации.
Автор высказывается именно о тех аспектах рус. языка, которые более всего интересовали рус. футуристов и заумников, предпочитавших устоявшимся ориентирам культ. среды примитивное творчество, грубую фонетику, просторечье. Здесь находит отражение и отталкивающееся от идей З. Фрейда «учение» об «анальной эротике» – о свойстве языка, в том числе поэтического, выражать бессознательные интенции к отображению физиологических состояний и актов (в частности, дефекации). Оно разрабатывалось в первые послереволюционные годы в Тифлисе Зданевичем и его соратниками по заумно-футуристической группе «41°» – А.Е. Кручёных и И.Г. Терентьевым, см., напр.: