Точка Невозврата. Михаил Макаров
и потёр ладонью лицо так, что на впалых щеках проступили прятавшиеся веснушки. – Ночью три часа дрых, а один чёрт на ходу засыпаю. А ты, Равиль, гляжу, свеж, как из купели!
– Я силы черпаю в борьбе за правое дело, – переплетая на груди руки, чекист заскрипел хромовой курткой, утянутой жёлтыми ремнями.
Крепко пожав товарищу руку, секретарь Орловского губкома ушагал развалистой походочкой. Деревянная колодка двадцатизарядного «маузера» требовательно колотила по мускулистой ляжке, поторапливала.
Оставшись один, Галлямов выдвинул ящик стола, из недр которого извлёк стеклянный флакончик. С усилием, родившим негромкий упругий хлопок, выдернул из горловинки пробку, бережно посыпал руку у основания большого пальца белым порошком, прижался к нему ноздрёй и сильно втянул. Спустя минуту в голову чекиста вернулась морозная чёткость, а тело наполнила первобытная энергия. Галлямов требовательно нажал кнопку звонка.
Дежурный не появлялся недопустимо долго. Вытянувшись, наконец, на пороге, запыхавшимся видом своим и вытаращенными глазами он демонстрировал безграничное мальчишеское усердие.
– Слушаю, товарищ начальник!
– Валентин, распорядись, пусть ко мне немедля поднимут подследственного Альтфедера. Сдаётся, недоработали мы с ним.
27
Белый Харьков существовал жизнью сумбурной, во многих её проявлениях бестолковой, но в целом – чуждой тревоги. Фронтовые сводки умерили триумфальный тон, оставаясь вполне обнадёживающими.
Пресса сообщала, что добровольцы повсюду отбивают атаки превосходящих сил противника с большим для него уроном, берут пленных и богатые трофеи. В очередной раз они овладели Кромами, зацепились за окраину Ельца, потеснили красных возле города Новосиль Тульской губернии. На Брянском направлении, правда, оставили станцию Брасово, но отход, как заверяли газетчики, носил спланированный характер. Со дня на день многозначительно прогнозировалось возвращение Орла.
В пропагандистских целях на Николаевской площади состоялся смотр новых воинских формирований. Парад принимал начальник гарнизона генерал-майор Челюсткин. Старый артиллерист напустил на себя суровости. Вспоминая давнее юнкерство, он тянулся и выкатывал наваченную грудь с таким усердием, что стоявшие за его спиной адъютанты едва сдерживали смех. Критический момент случился, когда один из поручиков, скособочив рот, прошептал второму: «Кто невежлив, глуп и туп? Это юнкер «констапуп»[111]».
Маршировавшие в ногу роты произвели на обывателя впечатление, однако бывалые люди приметили, что шинельки у солдат летние, сапоги – парусиновые, большинство служивых – в фуражках. Меж тем стремительно накатывавшие холода требовали совершенно иной экипировки, серьёзной.
Вопрос подготовки к зиме волновал умы харьковцев. Не надеясь на заботу властей, они заготавливали дрова из подручных средств. В связи с этим город, по меткому выражению популярного фельетониста Замошникова, «растротуаривался и обеззаборивался». Особенно быстро оголялись боковые и окраинные улицы, приобретая деревенский
«Констапуп» – прозвище юнкеров Константиновского артиллерийского училища.