Западная книга стихий. Евгений Гатальский
синхронно провернули тот же манёвр, после которого Нарайя зловеще ухмыльнулся Джошуа и подмигнул несчастной Кайле. Зато Шторм в порыве ревности заперлась с новорождёнными близнецами в бункере и в одиночку устроила над ними суд, который Джошуа и сам хотел устроить для осуществления свœго пресуществления, извиняюсь за каламбур. Так или иначе, но ревность Шторм к решению Нарайи получить себе Кайлу никак не повлияло на ритуал пресуществления – к удивлению Джошуи, он получился даже и без его участия. Бур! Он всё понуро стоял и обнимал несчастную Кайлу, пока человек не подошёл к нему и не сказал:
– Ты гораздо старее, чем кажешься.
Джошуа слегка улыбнулся. И даже у Кайлы дёрнулись губы.
– Всё суета и поверхностность, – сказала она и стала помогать рыдающей Адли добираться до бункера.
Пуще прежнего рад был Бог жертве человеческих младенцев, поэтому пресуществление Джошуа удалось – человек стал вылитой его копией, а Адли превратилась в таинственную Серпентин – однако ревность продолжала терзать Шторм изнутри. Невидящим взором она скользнула по подглядывающим за ней Кайлой и Серпентин и покинула бункер. Вместо разговора с Нарайей она направилась в город псов, учить местных детей той логике льда и воды, что вызревала в её женской мстительной душе. Как у Оголивы, у Шторм был второй день её женских мук. Этим, конечно, очень многœ можно объяснить, но лучше не стоит, особенно при тебе, моя любимая. Как и Оголива, Шторм лечила себя ползучей жимолостью, но та ей не помогала. Зато отвар из этой пресной «жэ» проделал странную дыру в пространстве, вследствие которой твой любимый, любимая моя, Симон Маг, отшельник и алхимик, вместо золота при превращении получил кровь Оголивы и стал мною, моя любимая, и теперь я говорю от первого лица! Я осознал себя и преисполнился оптимизмом! Я повзрослел и теперь стремлюсь в открытую перевернуть планету! Я за прекращение работы предприятий, за судный день для пролетариев, я за классическую архитектуру и жизнь в вигваме, за одинокую стрекозу под церковным потолком и пасторальную мессу, посвященную мœй седьмой или восьмой девушке.
Её звали Илзе, и она любила эклектичный стиль в одежде. Голая и тощая, она нашла свой путь, так сказать, украла на помойке старые брюки из мешковины, надела их и села на восьмой, треснувший стул, чтобы посмотреть луча-либре, но вместо этого ей показали антипремии, первые в истории, и главную антипремию в этом первом году выиграл Мэтт Харди. Илзе объелась, впрочем, звёзды Близнецов обещали ей лёгкую прогулку, обещали ей меня… да-да… но чесночная пицца и тройной гамбургер с ветчиной и сыром сделали своё дело, она завалилась спать. Книга пророчеств выпала из левой штанины, заляпанной горчицей, в которую ненадолго вляпалась церковная стрекоза. Странная картина могла присниться Илзе, но этого, моя любимая, я касаться не буду, ибо это неэтично. Книгу пророчеств, раз уж мы её упомянули, Илзе сберегла от нескольких напастей, например, одиннадцатого июня она весьма cпорно защитилa её от психованного бородача по имени Си́ла, который был парнем не промах