Роль армии в немецкой истории. Влияние армейской элиты на внутреннюю и внешнюю политику государства, 1640–1945 гг.. Гордон А. Крейг
и предложить изменения в организации армии, снабжении, уставах, подборе офицеров, воспитании и обучении. Создание таких комиссий не было чем-то новым, и после такого крупного поражения, как йенская катастрофа, следовало ожидать некоего расследования. Гораздо меньше ожиданий связывали с тем, что комиссия предложит какие-либо разительные изменения в существующей системе. В глазах многих старших офицеров, в том числе графа Лоттума, одного из первых членов комиссии, и генералов Йорка и Кнезебека поражение 1806 года было вызвано не фундаментальными недостатками военной или политической системы, а скорее сочетанием некомпетентного командования и невезения. Таким образом, хотя они и полагали, что следует исправить как можно больше очевидных злоупотреблений, они не видели никакой необходимости в фундаментальной реорганизации и реформе".
От такого поверхностного латания тришкина кафтана прусское государство спасли два обстоятельства. Во-первых, тот факт, что в Военно-реорганизационной комиссии после некоторых начальных внутренних разногласий наибольшее влияние получили Шарнхорст и его ученики Гнейзенау, Бойен и Грольман100. Вторым было настойчивое требование Наполеона в июле 1807 года об увольнении Гарденберга, главного министра короля, событие, побудившее Фридриха Вильгельма призвать к себе на службу барона фон Штейна и доверить ему руководство всеми внутренними и внешними делами101. Доминирование Шарнхорста и Штейна придало послевоенной реорганизации особый характер и сделало 1807–1815 годы одним из самых многообещающих периодов реформ в истории Германии102.
По темпераменту Штейн и Шарнхорст были полными противоположностями. Министр был жестким, эмоциональным и настолько страстным в отстаивании своих взглядов, что предыдущий раз король уволил его с должности как «строптивого, наглого, упрямого и непослушного чиновника»103. Шарнхорст был молчалив и замкнут и больше походил на школьного учителя, чем на королевского офицера, чья спокойная выдержка в неблагоприятных ситуациях резко контрастировала со свирепой яростью Штейна104. Однако в политической и социальной философии, а также в отношении к недавнему поражению их взгляды были на удивление схожи. Оба понимали, что Йена и Ауэрштедт представляли собой нечто большее, чем военную катастрофу, что на самом деле это страшный приговор политической и военной системе прошлого. Кроме того, оба считали, что самым постыдным аспектом недавнего поражения был тот факт, что прусский народ столь явно отмежевался от судьбы своего правительства и своей армии. Это прискорбное отсутствие народного чувства долга и самопожертвования в чрезвычайных обстоятельствах было, по их мнению, ясным доказательством того, что массы населения считали государство простым орудием угнетения, а армию – чуждым учреждением, служащим королю, а не стране105. Чтобы Пруссия выжила, необходимо было пробудить интерес масс к своему государству и убедить их добровольно служить ему. Как писал Штейн после первой аудиенции у короля