Фиалки цветут зимой. Дельфина Пессан
кровать, стоявшая у стены, занимала бо´льшую часть пространства. Она напомнила мне о том, почему я здесь очутилась. Я больше не была Бабулей, женой и матерью, не была мадам Флоран, школьной учительницей, вышедшей на пенсию, не была даже Виолетт, на общественных началах работавшей в местной библиотеке. Я была теперь лишь одной из обитательниц дома престарелых, скрюченной старухой, неспособной передвигаться без помощи ходунков.
Женщиной, которая больше не может жить в собственном доме из соображений безопасности.
Это одна из любимых тем моего сына – безопасность.
«Тебе нельзя больше оставаться в доме одной, – сказал он мне. – Это вопрос безопасности».
А все из-за одного дурацкого несчастного случая. Я хотела нагнуться и опрокинулась набок. Ударилась головой о край раковины, на секунду потеряла сознание, а потом никак не могла подняться. Когда открыла глаза, почувствовала, что лежу в луже ледяной мочи. Ночная рубашка облепила тело, как старая кожа, которую я приготовилась сбросить. Было холодно, стыдно и страшно. Неужели вот так я и окончу свои дни – на полу в кухне, описанная с головы до ног? Обнаружила меня Женевьев, соседка, которая пришла прибраться. Несмотря на мои протесты, она вызвала скорую и сообщила Антуану. Он устроил из этого настоящий переполох, его было не остановить. Необходимо срочно найти «решение», нельзя «рисковать». Он всегда таким был, мой сынок. С самого раннего детства. Серьезный и внимательный к другим, он заодно опасался всех катастроф, которые в любой момент могли свалиться на голову и ему самому.
Вот почему я на него не сержусь. Вот почему согласилась приехать сюда. Он из-за всего беспокоится, а я не хочу ни для кого становиться причиной для беспокойства.
Над кроватью в стене – встроенный шкаф, на нижних полках – книги. Напротив – гардероб из «Икеи» (мой толстяк нормандец ни за что не втиснулся бы в такую крошечную комнатенку) и мой комод, на который поставили новенький телевизор с плоским экраном.
– Нравится? – спросил сын таким дрожащим голосом, будто в него добавили желатина.
Телевизор был сюрпризом, его доставили в то же утро. Сын суетился, открывал чемоданы, вынимал мои безделушки.
– Ты видела, я развесил твои фотографии.
Целая стена была занята снимками, большинство – изображения его самого в разные периоды жизни. Его дочь Леан. Мои правнуки. Сама я была только на двух фото: на одном – с моим дорогим Леоном, а на другом – с котом Репейником на коленях. Обычно я стою по другую сторону объектива.
Антуан сгреб все фотографии, которые нашел у меня дома, и обклеил здесь ими каждый свободный миллиметр стены. Как будто хотел законопатить все щели, чтобы моя жизнь полностью сосредоточилась в этом тесном пространстве.
– Антуан, – сказала я, преодолев спазм в горле. – Посмотри на меня.
Он наконец остановился и, будто спотыкаясь, произнес:
– Мамочка, я понимаю, как это тяжело…
Глаза его стали необыкновенно большими. Он решил, что мне будет здесь лучше, потому что очень за меня