Быль и небылицы или фантастика реальности и реальность фантастики. Геннадий Александрович Разумов
сказала она, – а мне давай твои, я их простирну, протру и сушить повешу.
Она подошла к нему, расстегнула ремень на брюках, потянула трусы за резинку и спустила их вниз, потом нежно погладила опозорившегося предателя. И, о чудо, он снова восстал! Потом она легким движением зажала кончиками пальцев его мошонку и направила что надо куда надо, и куда он сразу же стремительно провалился.
Как давно он ждал этого момента, как предвкушал, как жаждал этого наслаждения. Но его не было. Все произошло совсем не так, как ему раньше представлялось, как-то иначе, очень даже удивительно. Он почему-то ничего в Клаве не почувствовал, не ощутил. Только их губы впивались друг в друга, ступни ног крепко сцепились, и ее пальцы продолжали бегать по его яичкам, далеко забираясь под них, потягивая и сжимая легким движением. И снова, уже второй раз, они не послушались своего хозяина. Его плечи покрылись потом, он остановил движения, замер, изо всех сил стараясь удержать струю. Но ничего не получилось, он взорвался, излился, обмяк, завял. Потом медленно перевалился на бок и затих в постыдной слабости и усталости.
Клава грубо его оттолкнула, повернулась спиной и больно пнула ногой в бедро. А он вскочил, стремительно натянул еще не просохшие трусы, брюки, сунул ноги в босоножки и, не застегивая их, кубарем скатился вниз по лестнице.
…Наутро, увидев Клаву, он хотел было к ней подойти, но она отвернулась и прошла мимо.
Улыбка на ходу
Все дни начинались одинаково. В семь утра под подушкой крикливо и назойливо вопил будильник. Я протирал глаза, зевал, бездумно-задумчиво разглядывал потолок.
Перелом в утреннем ритме дня происходил после того, как на шее затягивался галстук, который заводил меня, как шнурок лодочный мотор. Движения сразу становились быстрыми, решительными. Я на ходу вливал в себя стакан кофе и зажевывал его омлетом с колбасой.
Потом был спринтерский бег на короткую дистанцию, плохо заводившаяся машина, объезды, перекрестки, светофоры, долго-муторная парковка, и вот я уже, наконец-то, попадал в лифт. А тот, подлюга, с предательской медлительностью бесстыдно сжирал все мои сэкономленные минуты.
Я был Башмачкин, чиновник средней руки. В офисе на 11-м этаже у меня был компьютерный двух тумбовый стол, нутро которого пухло от служебных записок, писем, реклам, кружек, ложек и пинг-понговых ракеток.
Вместе со всеми другими я подчинялся Патрону, имевшему дурную привычку каждый рабочий день обходить столы своих подчиненных. Правда, некоторым сотрудникам, особенно дамам, которым начальник часто отпускал комплименты, эта «обходительность» даже нравилась. Эллочка Щукина, которая в отличие от той, ильфо-петровской, знала намного больше разных слов, обычно восторженно смотрела ему вслед и громко шептала кому-нибудь на ухо:
– Вы только посмотрите, какие у него роскошные серебряные запонки! Кажется, это он их привез из Берлина.
Патрон просматривал сводки, проверял расчеты и каждому давал важное ЦУ (Ценное Указание). Потом он надолго исчезал, у него всегда