Евротрэш. Кристиан Крахт
если потянуть на себя, оказывалось, что она открывается вовнутрь, а если толкнуть, то наоборот. Там я сел у самого входа справа, рядом с туалетом – столики впереди всегда были забронированы для цюрихских мачо с их, как правило, украинским женским сопровождением. Давненько мне не удавалось получить тут столик впереди; такого, чтобы хоть один был не забронирован, в последние годы не случалось. Так что с какого-то времени я оставил надежду на передний столик.
Приезжая в Цюрих, воображаешь, что на тебя повеет духом Джойса и «Кабаре Вольтер», а на самом деле это всего лишь город алчных обер-лейтенантов и самоуверенных прохиндеев. В баре сзади, возле туалетов, на самом деле ничем не хуже, подумал я, в конце концов, и здесь тебе приносят к напитку те же три белых блюдца – на одном соленый миндаль, на другом чипсы с паприкой, на третьем хлебная соломка – что и передним столикам; и даже если это когда-нибудь изменится, в бар «Кроненхалле», наверное, всё равно можно будет ходить, поскольку на самом деле всё это совершенно без разницы.
Совсем как для матери, которая, возможно, сегодня вечером снова грохнулась лицом на пол у себя в квартире; тут всё зависело от того, приняла она золпидем, фенобарбитал или кветиапин, то есть только одно лекарство, или все три сразу, запивая бутылкой-другой упомянутого фандана по семь пятьдесят. Хотя она потом – после падения, отпечатка подошвы в натекшей крови, лиц стыдящихся за нее соседей за тюлевыми занавесками, бело-оранжевой скорой помощи, травмпункта, очередной отправки в Винтертур, очередной выписки спустя неделю за отсутствием решения суда и, наконец, поездки на такси обратно в Цюрих, причем таксист вытаскивал из протянутого кошелька тысячефранковую купюру, но сдачи не давал, а вместо этого галантно провожал ее под руку до квартиры – она потом всё равно ничего помнить не будет, кроме того, конечно, что ей надо срочно занести в аптеку рецепт на очередные упаковки золпидема, фенобарбитала и кветиапина.
В прошлый раз, в мой последний приезд два месяца назад, я взял ведро, швабру и мокрую тряпку и тщательно смыл мамину кровь с мраморного пола. На что она заявила, что я, видно, спал в ее кровати, а ни в какой не в гостинице, это всё вранье про гостиницу; а потом спросила, как мне вообще могло прийти в голову вот так ни с того ни с сего залить кровью ее простыни, да еще и на пол накапало, что я себе думаю, господи, ну какая же наглость!
В общем, я пошел обратно по мосту, под которым вытекал из озера прозрачный Лиммат и лебеди спали, уложив головы под крылья. Я подумал, не подняться ли еще на несколько минут на Линденхоф, постоять там у стены и выкурить сигарету среди опадающей листвы, глядя сверху на темный город Цюрих и его мрак – но ничего этого я не сделал, а рылся в карманах перед входом в гостиницу в поисках ключа, потому что на стойке так поздно уже никого не было – и тут, пока я искал ключи, мне внезапно и без предупреждения явился мамин отец.
Мне явилась коллекция садомазохистских орудий, обнаруженная после его смерти у него дома на Зильте в запертом шкафу;