Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря. Сантьяго Постегильо
Цезарь.
Лабиен улыбнулся:
– Да ладно, я стольким тебе обязан. Пора наконец выплачивать долг.
Цезарь знал, что Лабиен имеет в виду события во время осады Митилены.
– Между друзьями нет долгов, – повторил он, продолжая собирать многочисленные папирусы, разложенные на столе.
Лабиен снова улыбнулся. Он знал, что его друг всегда ведет себя так, и все же полагал, что обязан Юлию Цезарю многим, если не всем.
– Однажды я добьюсь того, чтобы ты по-настоящему мной гордился. И не только из-за моей помощи с бумагами или предложений насчет того, как половчее разгромить этого мерзавца Долабеллу, – добавил Лабиен.
Цезарь собирался было ответить, но тут возле них остановился Цицерон:
– Уверен, ты неплохо выступишь во время reiectio и прочих судебных процедур, но вряд ли хоть полдня продержишься перед Гортензием и Коттой. Полагаю, ты догадываешься, почему суд выбрал главным обвинителем тебя, а не меня.
Юлий Цезарь подождал несколько секунд. Он лучше всех знал, что речь его, строго говоря, была провальной, но счел себя обязанным ответить на выпад Цицерона.
– Ты выступал блестяще, зато я привел больше доводов и назвал свидетелей, – возразил он, подчеркивая, что выбор судей оправдан и справедлив. – Ты насмехался надо мной, но суд решил, что мои обвинения убедительнее, а упоминание свидетелей – не ошибка, а дальновидный замысел.
Теперь улыбнулся Цицерон, пусть и несколько развязно.
– Ты ведь даже не догадываешься, почему выбрали тебя. – Он покачал головой. – Клянусь Геркулесом, Гортензию и Котте будет легче, чем я думал, а твой cursus honorum, твое восхождение по лестнице должностей, если ты стремишься к этому, закончится в этой базилике в день суда, ибо суд этот будет самым коротким из всех с начала времен, а все из-за твоего невежества.
Лабиен яростно ринулся к спорщикам и встал между ними. Цицерон отступил. Его помощники тоже двинулись вперед, чтобы встретиться с Лабиеном лицом к лицу. Цезарь взял друга за руку и потянул назад. Но он понимал, что одно дело – не ввязываться в драку, а другое – позволить Цицерону публично оскорблять его посреди базилики Семпрония.
– Они выбрали меня, потому что я собрал больше улик против Долабеллы, вот и все, – вызывающе возразил он. – А ты говорил о государственных делах и родственных связях.
Цицерон сделал знак, и его помощники отошли в сторону.
– Нет, дорогой, все было иначе: ты выложил судьям все, что у тебя есть против Долабеллы, и ничего не оставил про запас, как сделал я. Теперь они знают, что у тебя нет достаточно убедительных доказательств, и Гортензий с Коттой легко смогут все опровергнуть. Ты выдал все, что у тебя есть, и не сумеешь застать их врасплох. Ты даже не догадываешься, с кем имеешь дело. Долабелла непобедим. Надеюсь, твои свидетели доживут до суда.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Цезарь.
– Твоя наивность поражает меня. Я имел в виду лишь то, что сказал: я бы хотел,