Иди на голос. Анна Мегенберг
себя кормить, мыть и расчёсывать, но рядом никогда не задерживалась и чуть что, мчалась к Бродяжке, который, кстати, тоже стал звать её Вита. Девочка не возражала, и Лейла слегка успокоилась. Раз имя прижилось, значит, и другие раны постепенно зарастают.
Как-то они с Бродяжкой в очередной раз притащили к реке грязные котлы. Закончив оттирать дно одного из них песком, Лейла устало распрямилась, отвела назад упавшие на глаза волосы и огляделась вокруг. Бродяжки нигде не было.
– Эй, ты где? – растерянно позвала Лейла.
– Я здесь, – голос Бродяжки послышался откуда-то из тростниковых зарослей. – Погоди, я сейчас!
Он выбрался на берег – промокший до колен, но довольный, с несколькими стеблями тростника в руках.
– Зачем тебе? – удивилась Лейла. Хвороста было полным-полно, да и горит тростник не то чтобы очень – один треск, а тепла никакого.
Бродяжка улыбнулся:
– Музыку буду делать!
Но заняться своей музыкой Бродяжке удалось только глубоко ввечеру, когда все в лагере были наконец накормлены, все котлы и плошки перемыты, все припасы убраны подальше – по особому настоянию Лейлы, которая слишком хорошо знала, что такое голодное мужичьё – а растопка на завтра заготовлена и разложена сушиться. Лейла наконец-то присела, кряхтя, как дряхлая бабка, и ощущая, как с натугой распрямляется одеревеневшая спина и кровь начинает медленно расходиться по натруженным плечам. Бродяжка уселся рядом и с наслаждением вытянул к огню ноги. Лейла заметила, что полотняные штанины всё ещё влажно липнут к телу.
– Ты что ж, так и ходил весь день? – ахнула она. – Застынешь же весь, застудишься!
– Нет, – махнул рукой Бродяжка. – Тепло пока.
– Что ж ты не переоделся?
– Не во что, – пожал плечами Бродяжка.
Лейла прикусила язык, со стыдом припомнив, как недавно застала его у реки за стиркой. Прополоскав рубаху начисто, Бродяжка не растянул её на прибрежных камнях сушиться, а отжал и так и надел мокрую – к вящей радости Андриса, Альвина и всех остальных. Тогда Лейла подумала, что он боится, как бы рубаху не умыкнул кто-нибудь из этих дубоголовых весельчаков – а оказалось, что другой просто не было.
Эх, будь она сейчас дома! Лейла с тоской вспомнила два дубовых, добротно сделанных сундука, стоявших в простенках против двери, чтобы каждый гость, заходя в дом, сразу видел, что здесь живут в достатке. В одном сундуке хранились рубахи, штаны и понёвы – начисто выстиранные, просушенные на солнце, добротно скатанные в трубы и пересыпанные душистой полынью. В другом лежали крашеные и некрашеные холсты – льняные и даже несколько шерстяных. Тканина была добрая – Лейла сама растила этот лён, сама пряла шерсть. А иглы для шитья ей привёз Андрис из самой столицы, когда там была ярмарка – хоть сто лет шей, сносу не будет. Да если б не война – разве допустила бы Лейла, чтобы бедный этот Бродяжка ходил почти голый? Сшить ему рубаху да вторые штаны было бы делом одной ночи, да что там ночи – Лейла знала, что управилась бы