Колючая изгородь: повести и Карабахские были. Тельман Карабаглы
«Да здравствует Великий Октябрь!», «Слава героическому советскому народу!», «Смерть немецким оккупантам!». Радио каждый день передавало добрые вести. На фашистов сыпались удары. Наша армия освобождала новые села, города. Я радовался: немцы никогда не будут у нас в Барде…
У памятника Ленину построили трибуну.
И вот праздник. Люди с утра собирались на площади. Приходили ударники – хлопкоробы, животноводы; конечно, одни женщины да старики… Среди них мелькали и бывшие фронтовики. Начался парад. Заиграл военный оркестр истребительного батальона, собранного из местных мобилизованных, но по здоровью не пригодных для фронта; они в лесах вылавливали дезертиров. Оркестр играл, а мы с учителем и мамой шагали по каменистой дороге и кричали: «Ура! Ура! Ура!»
По сравнению с прошлым годом положение улучшилось. Увеличили норму керосина. Раз в месяц стали выдавать по карточкам сахар, чай. Мы уже перестали обдирать кору айвы, которая служила нам заваркой.
Как я уже рассказывал, дорогой читатель, в школе мы получали паек хлеба. И вдобавок нас поили сладким чаем. И даже мыло выдали. Мама обрадовалась – устала стирать белье золой. А мы уже почти не пропускали занятий – наш учитель, командир Музафар, спрашивал по всей строгости, словно мы не школьники, а студенты института.
Но учились мы все на совесть, кроме Еккана и Эйюба. Они как хромали, так и остались хромать. Еккану вообще безразлична была учеба. Во время урока ему только палец покажи, и он сразу начинал хохотать. А Эйюб – нет, если кто пятерку получал, ему от зависти плохо становилось.
Наконец у нас появилась и учительница русского языка, совсем молоденькая, лет семнадцати-восемнадцати, Ольга Михайловна. Она была беженкой, раньше училась в техникуме. Очень уж была снисходительная.
– С начала войны городская больница превратилась в военный госпиталь. В палатах вместо двух-трех коек стояло свыше десяти. И городской клуб отдали под госпиталь. Каждый день из Евлаха прибывали машины с ранеными. Наш класс шефствовал над ними. С нами туда ходили беженцы из Сталинграда – Оля и Витя. Беженкой была и Сима – девочка с Северного Кавказа.
Начальник госпиталя всегда носила форму. На узких погонах – две большие звездочки. Когда мы заявились в первый раз, она очень обрадовалась.
– А мы вас давно ждали, ребята! – сказала она. – Надевайте халаты и расходитесь по палатам.
Завидев нас, раненые оживились, кто смог – уселся на кровати, вразнобой приветствовали нас.
– Добро пожаловать!
– Здравствуйте, дорогие!
Каждому хотелось перемолвиться с нами.
Пожилой солдат задержал меня, усадил к себе на койку, спросил:
– Как тебя зовут, сынок?
– Темир.
– Красивое имя. И у меня есть сыновья, – он стал загибать пальцы левой руки: – Коля, Алеша, Петр. – Потом разогнул их, показал мне и так долго смотрел, словно стояли перед ним его сыновья. Потом, опустив руку, сказал: – А меня зовут Фролом. Фрол я, понимаешь? Ты когда-нибудь слышал такое имя?
Я почему-то соврал.