Заполье. Петр Краснов
простейшую отзовется? Управляем ли, покорен – или склады пойдет громить, торгашей шерстить, рычать на власть? На наивную тоже в опасеньях своих власть ощеряться, ибо оказалось: все с ним, народцем нашим удивительным, делать можно, все что ни вздумается, лишь кряхтит себе. Потом уж оборзели донельзя, обобрали до нитки – ничего, пошумел маленько в октябре и сел, опять кряхтит, сиднем сидя…
Пришел, поставил на безупречную полировку стола широкой плашкой угольник перед ним; и когда тот, кажется, дрогнул даже – верно, от неожиданности и несуразицы такого-то приношенья, – и впервые, может, какого-то смятенья в глазах, животной тревоги скрыть не мог, – сказал ему, сам от возбужденья голос невольно понизив: «Вы посмотрите, посмотрите… внимательней, прошу вас!..» Шеф запоздало спрятал, упер тяжелые глаза в стол; снова посмотрел на угольник: «Ну, и что?..» – «А вы повнимательней все ж, Борис Евсеич, пожалуйста». – «Наугольник… Я что-то вас не пойму». – «Разве не видно?» – «А что… видеть? Что я должен видеть?» – «Да ничего… но кривой угольник, Борис Евсеич! Не прямой! Это называется – дожили, уже и угольники у нас не прямые. Больше градусов, меньше – но не девяносто… купил вот и сам глазам не верю! Санкционируйте статью, Борис Евсеич. Не фельетон, а именно статью. На нашей мебельной мастрячат, но дело-то, сами понимаете, не в том…»
Шеф как-то замедленно – шеей сначала и ушами, брыластыми щеками потом, крутым под раздвоенными сединами лбом – багровел. И сказал, не поднимая глаз и не меняя позы, оцепенелой какой-то, да, заторможенной, не прикасаясь даже к «наугольнику» меж ними:
– И о чем?
– Что?
– Статью о чем?
– Ну, как… О критериях! Критерии ползут. Заваливаются. А чем мерить будем, если уж на то пошло? Не об эталонах даже речь, те в музеях давно, в запасниках… нет, об инструментарии практическом, приложимом к делу, к реальному – об идейном тоже, между прочим. А то кричим, толкуем о рабочих, производственных именно кооперативах – а они в спекулянтские вырождаются на глазах, в зауряд-мошенничество, и не заикнись об этом… И так со многим, уже и ватерпасы наши врут, нивелиры – что построим? – Сам привирал, может, в щенячьем запале, совсем молоденький был еще писака – но, как ни странно, все так и оказалось потом. – Кривой барак всем на смех? (Стеклянные бараки коммунизма, да; и не с нашим бы братом его строить, немного позже стал думать он, а хоть с немцами – с теми что-то бы да получилось.) Все будут видеть, что криво, а мы на угольник будем кивать – мол, прямо… На пережитки прошлого, на трудные годы, на Фому с Еремой… ну а что кивать, если сами косоруки?
– Не понимаю вас.
– Но ведь факты, Борис Евсеич…
– И вряд ли пойму. – Он уже выпрямился, откинулся на спинку: седовлас, статная голова с крупными и, право, благородными чертами сына батрака-комбедовца, с немалой значимостью в них; вообще, стать прохиндея высокого полета – отчего-то все-таки не состоявшегося. Так ведь и застрял, надолго и потому безнадежно, в провинциальной табели о рангах до члена бюро обкома дотянув, где самый,