Ген Рафаила. Катя Качур
мужчины уезжали в город, Батутовна подзывала Рафика в сени и воровато закрывала за ним двери. Кормила рыжего до отрыжки, брала на руки, ложилась на диван и подкладывала под груди. Горячий меховой лис долго кружился, топтал гиппопотамье пузо, свиристел сверчком, что-то приговаривал-пришептывал и застывал наконец, уткнув тонкий черный нос в корень богатейшего хвоста. Так они засыпали, Рафик посапывал, постанывал, Батутовна сначала лила благодатные слезы, орошая цветастый ситчик подушки, а потом давала тракторного храпака, под который, как по условному знаку, выплывало на Волжские просторы ее заштопанное детство и висело облаком над Островом Рафаила до самого их с лисом пробуждения…
Глава 10
Вши и крашеные портянки
Пелагейка-Палашка была в семье первенцем. Еще довоенного, 1938 года. Родители ее – широкомордый Потап и тонкокостная Мария – из каменской мордвы – той самой красивой породы, когда на одной территории, в местечке Каменный брод, потомки мордовских и истинно русских этнических групп сливаются в единое целое.
Каменская от губашевской и титовской мордвы, что проживала ближе к городу, отличалась статью, прикладным умом и крепкими семьями. Доказательством этого была отчаянная любовь Потапа к своей женушке, родившей ему за двадцать совместных лет – одиннадцать детей.
Пелагейка, не успев напиться материнского молока, в полтора года стала разводящей. Ей родили братика, потом сестренку, потом еще братика, потом два раза подряд двойняшек, затем еще, еще и еще. Самые ранние воспоминания Пелагейки – зыбка [4], привязанная веревкой к стопе, и ритмичные толчки качелей – к себе – от себя, к себе – от себя. В зыбке – серое, застиранное белье, крошечная мордашка, босые ножки с фасоленками и горошинками пальчиков, сжатые кулачки цвета мякоти белого налива и плач, заполняющий комнату, дом, улицу, вселенную…
Не то чтобы Палашка не любила своих братьев и сестер, они просто отнимали у нее детство. Она не успевала играть со сверстниками, не успевала читать, учила уроки под скрип люльки, роняя голову на тетради, засыпала в школьной форме и в ней же просыпалась. Ах, форма…
Вспышкой счастья было поступление в первый класс. Отец только вернулся с войны, несколько месяцев ехал в танке из Берлина. Мама покрасила его сменные портянки в коричневый цвет – долго топила их в ведре с анилиновым порошком. Затем сшила Палашке платье – юбка-татьянка, голошейка, длинный, вислый рукав. Из старого, дырявого полотенца сварганила сумку.
Пелагейка пошла в школу – стриженная наголо от вшей. В толпе не выделялась. Одноклассники тоже были лысыми. Вши ели поедом все живое, прыгали по партам, у девчонок ожерельем окружали шею, у пацанов толпились в паху. Когда брат Палашки – Архип – гладил стрелки на брюках, стоял треск и пахло паленым мясом. Мама распахивала окно, Архип вытряхивал жареных насекомых на шуршащую осеннюю листву.
В классе Палашка сидела на третьем ряду, рядом со стеной. Учеба ей давалась, схватывала все моментально. Пока педагоги
Зыбка – подвесная люлька для ребенка.