Не смотри вниз. Анастасия Кодоева
запил, а потом принялся в ярости бить посуду. Сжавшись в комок, забившись в угол за тумбочкой в спальне, маленькая Тома молилась, чтобы папа ее не заметил.
Произошло чудо. Он рухнул на диван лицом вниз и мгновенно захрапел. Теперь для того, чтобы выбраться из своего убежища, маленькой Томе нужно было перешагнуть через туловище отца, а как это сделать, не потревожив его сон, она не знала. В итоге она так и просидела всю ночь, почти до самого рассвета, дрожа от страха, а когда отец встал и пошел на кухню попить воды, тихонько сбежала в свою комнату.
Вскоре маму выписали, и она вернулась обратно домой. В больнице мама была в почете, ее по праву называли постоянным клиентом, и она то ли посмеивалась над собой, то ли правда этим гордилась.
Чем чище и безупречнее казались Веронике Степановне белые стены психиатрической клиники, чем вежливее и деликатнее обращались с ней врачи, тем ярче у нее в груди вспыхивало осознание, что ей совсем не хочется домой. В памяти всплывали: тошнотворные запахи мусоропровода в подъезде, мухи, которые роятся на кухне, горы немытой посуды, храп в стельку пьяного мужа и перегар на всю квартиру, от которого режет глаза.
Маленькая Тома не знала, радоваться ей прибытию мамы или нет. «Предательница», – шептала она, наматывая перед сном на палец прядь своих черных волос. Мама предпочла умереть! И сделала бы это, если бы она вовремя не зашла. Мама готова была бросить ее одну, оставить наедине с отцом – а это было, пожалуй, даже страшнее смерти.
Маленькая Тома панически боялась отца, причем не только в пьяном виде, но и в трезвом. Во время запоев он крушил все вокруг, а когда был трезв, как стеклышко, он становился назойливым, лез во все, придирался к мелочам и постоянно критиковал всех вокруг. Ему угодить было просто невозможно.
На него накатывали волны агрессии, которые изредка смягчали мутные воды алкоголя, а на смену им приходили приступы ненависти ко всему миру. Его жена и дочь не были исключением, скорее, напротив: к ним он относился все с большей и большей яростью, как будто в прошлый раз ее было недостаточно.
– Куда обувь ставишь? Вша поганая, – орал он на дочь, – мандавошка! Шлюха!
Маленькой Томе было всего восемь лет. Она не понимала, за что отец с ней так обращается, и догадывалась, что это несправедливо. Сильные руки рабочего били наотмашь, оставляя красные следы.
Она терпела, но втайне надеялась однажды выхватить огромный кухонный нож с деревянной рукояткой и длинным лезвием, которое покрывалось ржавчиной, и мама вытирала его насухо, прежде чем убрать в ящик, и зарезать этого урода. Мысли об огромном кухонном ноже посещали девочку все чаще, они стали спасением в трудную минуту.
При этом ее фантазии заходили достаточно далеко. Маленькая Тома представляла кухню в крови, скорую помощь и полицию, решетку детской исправительной колонии, где она будет жить, пока не достигнет совершеннолетия, а потом ее переведут во взрослую