Запретный лес. Сергей Валерьевич Захаров
страницы: у кого бы это стрельнуть на поправку здоровья? Да что на поправку – на спасение жизни, на вызволение из трясучего этого ада, на эфемерное хотя бы отдохновение рвущимся нервам – как и всякий образованный алкоголик, я склонен был к самой низкопробной патетике.
Не было их, не осталось – тех, у кого можно попытаться хотя бы вымолить. Каждый, одолжив мне раз, другой, третий, уяснил окончательно, кто я есть, и не то что дать денег – но и разговаривать со мной не стал бы. Был-оставался, правда, Илья Андреич, почетный бизнесмен и друг уничтоженной семьи. К помощи его я прибегал в самых редких случаях – но не было, не было выбора, и брезжил-маячил губительный край… Я, не попадая в кнопки, набирал бесконечно номер, наконец, кое-как справился – и телефон голосом секретарши Веры сообщил: не был, не вернулся, ожидается где-то к концу недели.
К концу недели! Как будто знал я, какой сейчас день, число, месяц, год… Это со мной всегда так бывало: алкоголь, как зловредный компьютерный вирус, уничтожал в памяти целые пласты информации, и восстанавливались они далеко не сразу – если восстанавливались вообще. По желтизне лимонной с той стороны окна я приблизительно лишь мог определить – осень, сентябрь-октябрь.
Одно было непреложно: ситуация безысходна, как безысходно все в разгромленной этой квартире, где тянет вонью нестерпимой из не выносимого хронически мусорного ведра; где паласы истертые прожжены в тысяче мест сигаретами; где балконная дверь хлопает и хлопает с равными интервалами, долбит безжалостно в мозжечок – а встать, пойти и закрыть ее никакой нет возможности – не хватит попросту сил повернуть ручку.
Ударяясь в стены, я привел себя снова в кухню, чтобы заглянуть еще раз в холодильник – вдруг да осталась там какая-нибудь из виду упущенная бутылка? – и ничего, понятное дело, не нашел. Вообще, у меня привычка такая была: пока хоть какие-то водились деньжонки, я накупал побольше пойла и запрятывал пузыря три-четыре в совсем уж труднодостижимые места – чтобы, при полном безвыходе, хоть какой-то шанс иметь на спасение.
Медленно, сотрясаемый сильней и сильней сучьей этой дрожью, обшаривал я разоренный угол; шатаясь от головокружения, рискуя свалиться каждый миг с табуретки, лазил руками на антресолях; в шкафах перерыл всю оставшуюся, по причине полной неликвидности, одежду; кастрюли вывернул с кухонных полок – не было. Не было той самой бутылки, за какую я отдал бы, не задумываясь, все – пусть и знал наперед, что хватит ее ненадолго.
Не было. И пустых не имелось тоже – я сдал их накануне, чтобы наскрести на ту, что стояла сейчас на письменном столе, ко мне повернутая кровавой этикеткой – и мучительно, непоправимо пустая. Ухватив для верности обеими руками, запрокинув голову и взглядом упершись в затопленный сумасшедшим соседом потолок, пытался я выжать из нее хоть что-то, хоть несколько муторных капель – и, вместе с каплями этими, попало на язык что-то скользкое… Выплюнув тут же с омерзением,