Крымский Джокер. Олег Игоревич Голиков
небольшую внутреннюю тревогу, он смело протянул Виктору руку:
– Уломал, бобёр! Согласен, – и тут же пошутил, – но харчи твои!
Карытин улыбнулся ему своей открытой детской улыбкой и хлопнул по протянутой ладошке:
– Не бзди, чувачок – прорвёмся! Ну пошли – харю замочим! Завтра день тяжёлый…
И они бодрым шагом направились к дому.
Когда друзья вошли, Костров, зевнув, отправился переводить будильник на восемь часов утра. Потом осторожно, чтоб не разбудить жену, пристроился рядом. И уже засыпая, обалдевший Толстый подумал совсем уже какую-то ерунду: «Хорошо, что Витьке тоже серебряный цвет нравится. Хотя, в принципе, я согласился бы и на чёрный перламутр… Ну и дела…»
И, ещё раз удивившись прошедшему дню, провалился в сонную пустоту.
Витька Корыто действительно не обманывал Володю. Он даже сильно бы переживал, если бы из-за его проблем с Володей или с его женой Алёной что-нибудь случилось. И старался в своих планах максимально учитывать все обстоятельства.
Об одном лишь он умолчал.
О том, что небольшой куш, отломившейся ему в Америке, составлял шестьдесят семь миллионов американских долларов.
* * *
…Всего лишь пять дней назад до описываемых событий, по автостраде из Аризоны в штат Невада на предельной скорости мчался открытый белый «шевроле». В нем сидели двое мужчин среднего возраста и, перекрикивая друг друга, по-русски орали:
– Школа жизни – это школа капитанов! Там я научился водку пить из стаканов! Школа жизни – это школа мужчин! Там научился я… Обламывать женщин!
Они пели гораздо громче автомагнитолы. И похоже это придавало им ещё большего вдохновения.
– Ты можешь ходить как опущенный в зад! А можешь всё наголо сбрить! – надрывались весёлые хлопцы, слегка подправляя знаменитую песню «Машины Времени».
Один из довольно странных для американских широт пассажиров, был довольно крупным мужчиной, смуглым и бородатым. Огромный орлиный нос украшал его немного удлинённое лицо. Наружность его полностью соответствовала расхожему образу арабского террориста. Но по жизни, как это часто бывает, он был стопроцентным евреем. Широкополая панама с круглыми полями ловко сидела на его косматой голове. Руки и лицо отливали красным аризонским загаром. Он уверенно держал руль и пел с особенным удовольствием человека, поющего редко, но в кайф.
Второй, сидящий рядом, был помельче. Немного подпухшая от пива нагловатая физиономия, украшенная короткой светлой стрижкой, была тоже красная от загара. Яркая пёстрая рубаха и огромные мотоциклетные очки, не скрывавшие озорной блеск ярко-синих глаз, должны были всем встречным напоминать, что перед ними всего лишь мирный турист. Однако своими замашками и жаргоном светловолосый крепыш невольно наводил на мысль об интеллигентном уголовнике средней руки, выпущенным под залог недальновидным судьёй.
Он первым прекратил дикий рёв, и как дирижёр сделал финальный жест руками:
– Всё!