Ушма. Алексей Наумов
лучатся смехом. Делаю скорбное лицо чтобы ненароком не рассмеяться.
– Так что, будем говорить или как? – продолжает Степаныч, уперев руки в боки. – Опять, шкоду какую-то затеял, а? Смотри у меня – с моряком шутки плохи! Враз всему обучу! Одномоментно! И как совесть понимать нужно и прочую физподготовку!
Степаныч сноровисто сплёвывает, но это нарушает его баланс. Он начинает медленно пятиться назад, силясь удержать равновесие, не убирая руки с пояса, но, в конце концов, с треском наваливается спиной на большой куст жасмина.
– Полундра! – хрипит он.
Его коричневое лицо наливается кровью. Он извивается всем телом, пытаясь встать ровно, упрямо держа руки на поясе.
– Сгною!
Я с трудом сдерживая хохот. Степаныч, как огромное насекомое барахтается в объятьях цветущего жасмина. В какой-то момент, возникает длительное динамическое равновесие, так что мне до последней секунды не ясно, сумеет ли моряк подняться или роковой куст поглотит его полностью. Наконец, Степаныч делает нечеловеческое усилие и куст мягко отпружинивает его обратно. Он победоносно улыбается и как ни в чём ни бывало, продолжает.
– Ежели вы опять какую пакость супротив моих пчёл удумали – хана вам! Так и передай своим салажатам! Увижу, что ульи мои трогаете – уши вам налимоню, от трюма до палубы! Сиять будут, как крейсер «Варяг». Слыхал о таком?
Киваю с самым серьёзным видом. Это уже традиция. Степанычу вечно кажется, что все в округе хотят похитить его мёд. Особенно он ненавидит сорок. Он, почему то уверен, что они обожают мёд и только и ждут удобного момента, чтобы разорить пасеку. Отец рассказывал, что он даже одно время капканы ставил вокруг ульев, когда уезжал в Москву. Выменял у сторожа на самогон. В конце концов сам в один из них однажды вечером и попался. Хорошо в сапогах был, а то бы ногу сломал – капканы здоровенные были, волчьи. Только керзачи у Степаныча ещё крепче – он как в них однажды бетон помесил, так они у него насмерть и окаменели. Стали не сапоги, а «полезные ископаемые». Капканы он в сердцах в болоте утопил, а потом, три дня спустя, ночью, с фонариком их обратно выуживал крюком на верёвке. Один нашёл, остальные сгинули. А ночью, потому, что моряки народ гордый…
Степаныч подозрительно меня оглядывает, желая убедиться, что я действительно знаком с героической историей крейсера «Варяг» и канонерской лодкой «Кореец». Я спокойно выдерживаю его взгляд. Подвиг я знаю от и до. Отец рассказал. Как то раз я даже песню спел, когда Степаныч у нас в гостях был. Он тогда аж прослезился. Но то дела былые, а порядок есть порядок, поэтому досмотр он каждый раз проводит по всем правилам, не манкируя. Поэтому я терплю.
Наконец строгий взгляд сменяется ухмылкой. Степаныч удовлетворённо крякает и грозит мне узловатым пальцем с огромным жёлтым ногтем.
– То-то, салажонок! Свободен…
Обычно я пулей удираю, чтобы вновь не слушать его бесконечные разглагольствования, но сейчас задерживаюсь. Степаныч настораживается. Непредсказуемость ему не по душе.
– А