Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова. Андрей Лызлов
уровне еще с коронации Федора Алексеевича[27] и красноречиво воспетых старшим коллегой А.И. Лызлова, Игнатием Римским-Корсаковым «со товарищи»[28].
В социальной и культурной основе своей российское дворянство предпетровского времени было тем же самым, что и в период преобразований. Да и подавляющее большинство активных участников петровских реформ получили образование и воспитание в правление Федора (1676–1682), Софьи (1682–1689) и Наталии Кирилловны Нарышкиной (1689–1694).
Отдавая предпочтение версии, что автор «Скифской истории» был смоленским священником, а не дворянином, исследователи исходили из чисто умозрительного (и ошибочного) отнесения предпетровского времени к исторической эпохе Древней Руси, к Средневековью, когда безусловное лидерство в историографии принадлежало духовенству.
Эти издержки условной периодизации, необходимой для стройного деления курсов истории и филологии, порождают порой слишком уж большие отклонения от истины. К счастью, введение неведомым благодетелем понятия «переходного времени» сняло у исследователей психологический барьер противопоставления «темной и непросвещенной» допетровской Руси – модернизированной и европеизированной Петровской России[29].
Переходность – понятие условное. В основе своей оно означает просто ход истории, органичное развитие общества. Поэтому вопрос, включать ли в «переходный период» царствование Алексея Михайловича, как думали в XVIII–XIX вв., не ведая о реформах Федора Алексеевича, или начинать «переход» с воцарения последнего – риторический. Нас устраивает последнее, поскольку Андрей Иванович Лызлов вышел на сцену после воцарения царя-реформатора Федора Алексеевича в 1676 г.
Дворяне и книжная культура
Заблуждение относительно уровня исторического самосознания дворянства в период преобразований, начало которого справедливо отнесено С.М. Соловьевым к царствованию Федора Алексеевича, в немалой степени объясняется удивительно быстрым ростом общего уровня грамотности и образованности россиян в последней трети «бунташного» XVII в. Стремительность перемен в культуре России делает большинство сравнительных суждений ложными, поскольку сопоставлению подвергались хронологически не весьма удаленные, но качественно уже несравнимые явления.
Приблизительная (оперирующая недостаточным числом данных для формализации) статистика дает, например, по московской Мещанской слободе тройное увеличение темпа роста грамотности за последнюю четверть XVII в.: если в 1670‑х гг. умело писать до 36 % посадских людей, то в 1680‑х уже 40 %, а в 1690‑х – до 52 %. Конечно, в точности методики подсчетов по собственноручным подписям на приговорах мирских сходов можно усомниться, а Мещанскую слободу посчитать исключением; однако же и в Соликамске в 1680–90‑е гг. среди посадских было до 49 % грамотных[30]. Внимание привлекают не столько сами цифры, для всей Европы XVII в. высокие, а тенденция стремительного роста грамотности россиян, которая прослеживается по самым разнообразным источникам.
В среднем
Подробнее см.:
Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII век. М., 1955. С. 554–556;