«Лав – из» (сборник). Таня Малярчук
дезодорант, а то уже все позаканчивалось. Григорьевна очень любит ходить по магазинам, когда есть деньги. В такие моменты она чувствует себя уверенной. Красивой. Такой, что еще принадлежит к активной части этого мира.
Григорьевна в сладком предчувствии покупок. Уже представляет себе, как вернется домой, разложит пакеты с обновками на кровати и по одной начнет их примерять. И все ей будет к лицу (потому что Григорьевна умеет покупать вещи, которые ей к лицу). Все будет таких коричнево-зелено-салатных оттенков, как Григорьевна больше всего любит.
Как бы женщине ни было плохо, думает Григорьевна, у нее всегда останутся ее магазины.
Примерять Григорьевна будет гораздо больше, чем в результате купит. Она всегда так делает. Меряет все, что нравится. Даже то, что ей не по карману.
Послеобеденная пора. До закрытия магазинов времени еще много.
Григорьевна идет медленно, без спешки. Она знает, что предвкушение – это самое лучшее. Возможно, она плюнет на все и купит в «Аптеке матери и ребенка» возле пассажа какой-нибудь неприлично дорогущий крем в бледно-розовом тюбике. И потом, с этим дорогущим кремом на лице, ей будет легче высиживать в поликлинике часы терапевтического приема. И когда станет тоскливо, как это порой случается, она вспомнит про крем.
Такие вещи, думает Григорьевна, облегчают нудную в целом жизнь женщины.
На пересечении Крещатика и Проризной Григорьевна замечает толпу людей. Ей сразу становится неспокойно. Конечно, это может быть какой-нибудь концерт самодеятельности и толпа вездесущих зевак вокруг. В воскресенье на Крещатике такое часто увидишь. Но эта толпа вовсе не выглядит счастливой. Наоборот, чем ближе Григорьевна подходит, тем больше убеждается, что там происходит что-то не очень приятное. На лицах людей Григорьевна читает растерянность и страх.
Ноги Григорьевны наливаются свинцом, в животе начинает бурчать.
Еще не поздно, думает Григорьевна, возвращайся на площадь Незалежности и ныряй в подземку. Еще не поздно.
Однако неведомая сила, возможно инстинкт самоуничтожения, тянет Григорьевну все ближе к центру толпы.
– Что случилось? – спрашивает у кого-то Григорьевна.
Никто не отвечает. Люди топчутся посреди улицы, как слепые куры. Они не знают, куда бежать, потому что не знают, откуда именно надвигается опасность.
– Нам всем пиздец! – выкрикивает длинноволосый человек с гитарой. – Убегайте!
Люди с криком отчаяния бросаются врассыпную.
О, боже, думает Григорьевна, снова ничего не удастся купить.
Тетечка, которая продавала на Крещатике механических песиков, умеющих светиться и гавкать, бросает песиков вместе с коробкой на асфальт и бежит куда-то в сторону Золотых ворот. Песики все разом начинают истошно скулить в коробке, словно живые.
Бедные, думает Григорьевна.
Ей тоже нужно убегать. Однако ноги приросли к разделительной полосе и не желают повиноваться. Григорьевна хочет закричать, позвать на помощь и не может выдавить из себя ни звука.
Помогите, думает Григорьевна, помогите мне! Не бросайте меня здесь!