В поисках золотого зерна. Альбина Борисова-Слепцова
отблеском на лицах людей, после чего отступала темнота, резче вычерчивались смутные тени; ожила, меняя свой облик, домашняя утварь, то укорачиваясь, то удлиняясь, она топорщилась, корячилась словно в нее вселился дух.
Шаман Чачыгыр Таас, подобно взывшему от невыносимого голода волку, протяжно и жадно зевнул, затем, будто просыпаясь от глубокого сна, все громче и громче издавая натужные, идущие из глубин чрева звуки, стал благословлять очаг свой, дом свой, землю родную.
Стал так нещадно уничижать себя, что тело сковало холодом, волосы встали дыбом, так пронзительно засвистел, что заломило у людей кости, заныло сердце.
После чего, заждавшихся сзади, ожидавших спереди, сидевших на плечах, выжидающе глядевших сбоку, тех, кого прижимал к груди – птиц-зверей своих недвижных позвал он и залопотал, запел понятный лишь им тойук. Затем поднялся с места своего, подошел к правому главному окну, протянул ладонь, заржал громко три раза, подзывая коня, – привязанный к священному столбу берестяно-пегий жеребец сорвал веревку и, подойдя к окну, засунул в него голову по самую шею, фыркнул громко и грянул бездыханно оземь.
После этого шаман Чачыгыр Таас вселил всех собравшихся духов-нечисть в жеребца: а затем и дух жеребца, и всех птиц-зверей своих погоняя-понукая, отрываясь от средней земли, взбираясь в высокое всесильное небо, произнес заклинание, прося покровительства Кэхтийэ Хотун-госпожи, духа дороги, так, взывая-вскрикивая, начал путь свой. Будто одержимый, заскакал-заплясал неистово он, словно заколдованный, зашатался-закачался он, зазвенели бубенцы, залились колокольчики, замелькала колотушка, зарокотал бубен.
Шаман Чачыгыр Таас, тронувшись с родимой, полной тревоги земли, то и дело вскрикивал, вопрошая – не высокое ль это священное небо, обитель двуглавого орла, кружился-вертелся, мчался на юг, к грани многострадального неба, бушующего неистовым вихрем, к его трепещущей гортани, к полощущейся пасти, к широкому желудку, протяжно-раскатисто напевая тойук, прыгал-плясал неудержимо, поднимаясь вверх.
Достигнув вершины верхнего мира, духов своих огнедышащих – величиной с половину молодой лиственницы, сокрушающих, сметающих, величиной с заснеженную ель, обладателей саженной шеи в полгруди, длинных змеиных языков в семь саженей, имеющих кровавую пасть, глаза-наросты – всех прогнал, всех отправил восвояси.
Отринул прочь сильных, мускулистых своих, жилистых, костистых своих с огненными глазами, востроклювых удальцов своих, наилучших своих, имеющего морду с белым пятном, всех! – один-одинешенек три дня и три ночи шел он по длинной узкой полосе, которой не было ни конца, ни края, пел тойук протяжный, не переставая прыгать-кружиться, скакать-плясать.
Обессилев от долгого пути, утомившись от дальней дороги, измотав свою плоть, изойдя потом, изнуренный-изможденный, едва держась на подкашивающихся ногах, чуть живой, добрался он до широкой ледяной усадьбы Beличествующего Великого Суоруна, до его холодного