Театр эпохи восьмидесятых. Память и надежда. Б. Н. Любимов
изучения культуры: «Мы обязаны обращать внимание… и на переходы от одной культурной общности к другой. Для истории культуры переходные эпохи имеют не меньшее значение, чем стабилизировавшиеся в процессе длительного развития “культурные общности”…» Создавая историю культуры, мы непременно должны учитывать переходы, эпохи смен, которые, кстати сказать, отнюдь не являются эпохами упадка… Думается, что общие положения Дмитрия Лихачева вполне применимы и к нашему времени.
Как сложится будущее? Здесь не место формулировать свои гипотезы, но два фактора, мне кажется, учитывать придется. Приведу примеры из жизни, с которыми я столкнулся в начале октября 1985 года, очень разные, но о многом говорящие (как мне кажется) и ко многому обязывающие.
В обществе накоплен запас культурной и нравственной энергии. Не разрушить ее, но дать ей выход, преображая жизнь и искусство, – вот наша задача, вот что с нас спросят на рубеже 1980–1990-х годов.
Часть первая. Предварительные итоги
Глава I
В театральной среде конца 70-х годов XX века завязалось значительное количество театральных дискуссий, в недрах которых вызрел некий странный парадокс. Острота и активность в эти годы проявлялась не столько на сцене, сколько в печати и на различных конференциях.
Создавалось впечатление, что актеры устными и печатными выступлениями старались заполнить образовавшийся в то время творческий вакуум.
Сами режиссеры намного интереснее и убедительнее отстаивали свои замыслы в статьях и книгах, чем воплощали их на сцене, драматурги предпочитали лавине инсценировок противопоставить статью, а не пьесу, а для критика ввязаться в очередную полемику было заманчивее, нежели просто написать рецензию. Удивительным образом эти споры и дискуссии (а о чем мы только не спорили) оказывались подчас острее и содержательнее, чем сам предмет спора.
И впрямь: дискуссия о классике возникла тогда, когда классика на сцене как-то поблекла, когда необозримые глубины классического текста сводились к простой, чтоб не сказать примитивной, концепции режиссера, рожденной как запоздавший на несколько десятилетий ответ в споре со школьным учителем. Актерская миграция в те годы стала обсуждаться в печати тогда, когда все, кто мог, уже сменили место работы, а участникам дискуссии оставалось только констатировать факты: еще один актер ушел из театра в другой театр или в кино, на телевидение, примелькался и пр. «Отставание» драматургии и засилье инсценировок послужили предметом разговора, когда, пожалуй, почти все, что когда-нибудь писалось в жанре романа, повести или рассказа, начали играть, читать и петь со сцены, а новую пьесу драматурга чаще, чем раз в три года, нельзя было увидеть в театре.
Актеры и режиссеры куда охотнее писали книги, воспоминания, давали интервью, исповедовались печатно и устно, чем играли роль в очередном спектакле, а критики терпеливо ждали начала очередной дискуссии, чтобы затеять