Белые степи. Рамазан Шайхулов
не было продыху. Боль добавляли корявые доски, впиваясь в бока неровно отесанными основаниями сучьев. Хозяйка давала есть только остатки от скудного семейного стола, эти объедки лишь поддерживали организм, не давая умереть. Она делала черновую работу, как мужик или несколько женщин в старые времена.
Все переменилось после ухода Шакира с башкирским войском. Через некоторое время война между своими докатилась и до них. Сначала были слышны лишь уханья дальних взрывов, затем они стали четче – слышался свист летящих снарядов, их треск при разрыве, стали слышны пулеметные очереди и одиночные выстрелы винтовок.
Через их село проходили то белые, то красные. С красными уходили босяки, так как агитаторы большевиков обещали им равенство после победы над белыми, да и с винтовкой в руках можно было неплохо нажиться, пограбить богатеев. Они заходили в село и первым делом забирали все съестное, уводили коров и овечек. Угрожая оружием, отбирали добротную одежду, обувь. И все объясняли революционной необходимостью.
Белые приходили хорошо вооруженными, в чистом, новом обмундировании. И еду покупали за деньги. С ними уходили сынки богатеев и те, кто польстился, без всяких идей, за хорошую провизию или просто – за пару новых сапог.
Но страшнее стало позже, когда обескровленные, обозленные и те и другие приходили не только забирать последние припасы, но и мстить – белые выявляли семьи красных, красные – ушедших с белыми. Так белые повесили прямо на перекладине ворот родителей Тимербака – дядю Ишмурзу и тетю Рабигу, так как Бака, несмотря на хромоту, ушел с красными. При этом солдаты согнали всех жителей полуопустевшего села, и, показывая на связанную пару, высокомерный белый офицер, сидя на гарцующем боевом скакуне, картавя, произнес речь:
– Сельчане, вы сами видите, в какой ад пгевгащается наша Ггоссия под властью большевиков! Они безбожники и газбойники! Они только и умеют, что газгушать и ггабить, и много несознательных сыновей вместо того, чтобы идти воевать за цагя, за нашу самодегжавную Ггусь, уходят к кгасным! Мы не можем это пгостить, мы богемся за спгаведливость, за цагя, а они убивают нас и потом пгидут ггабить и гасстгеливать вас! Вот пегед вами отец и мать такого выгодка, их сын воюет на стогоне кгасных. Будет вгемя, мы покончим и с ним, а сегодня мы казним его годителей в назидание остальным. Так будет со всеми, кто будет сотгудничать с большевиками! – И он, небрежно махнув рукой, отъехал.
Дядя Ишмурза держался по-мужски, прямо смотрел в глаза своих земляков, но страх мелькал в глазах, когда косил на веревочные петли, привязываемые прямо на перекладины их ворот. Тетя Рабига, и так уже от старости ополоумевшая, ничего не понимая, лишь глупо скалилась, как будто стесняясь сосредоточенного внимания такого количества людей. Только когда лысый, беззубый подобострастный татарин-толмач, шепелявя, перемешивая башкирские слова с русскими и татарскими, перевел речь офицера и ее поставили на лавку рядом с мужем, накинули на шею петлю, до нее дошел смысл происходящего, –